Results 1 to 3 of 3

Thread: Турецкая ночь” красного султана "

  1. #1
    Быть чтобы любить Artur's Avatar
    Join Date
    Sep 2008
    Posts
    994

    Default Турецкая ночь” красного султана "

    Филипп ВИДЕЛЬЕ, автор романа “Турецкая ночь”, — историк, сотрудник Национального центра научных исследований Франции. Роман в основе своей имеет совершенно достоверные исторические документы и материалы, он был недавно выпущен известным издательством “Галлимар”.
    Last edited by Artur; 03-29-2009 at 11:28 AM.

  2. #2
    Быть чтобы любить Artur's Avatar
    Join Date
    Sep 2008
    Posts
    994

    Default Re: Турецкая ночь” красного султана "

    [B] Тем форумчанам, кто ошибочно считает, будто геноцид армян в Османской империей осуществлен в связи с поддержкой России армянским меньшинством империи. И что геноцид армян в Османской империи начался и закончился в 1915 году.



    Мне довелось узнать, о счастливый читатель, наделенный хорошими манерами, что в прошлом у Турции была дурная репутация в Европе. А посему, когда грянула революция, Европа весьма возрадовалась. Турция обрела конституцию, парламент. На улицах люди обнимались от радости. Повсюду собирались шумные и веселые толпы мужчин в канотье и женщин в шляпках или с непокрытой головой. Европа, как и Турция, была удовлетворена. Турок можно понять. Они такие же люди, как мы все. Новые властители выглядели так же, как и любой из их соотечественников. Они носили костюмы, жилеты, галстуки, зачастую на их лицах красовались усы. Иногда они носили фески, которые еще были в моде в период революции. Они свободно говорили на нескольких языках. Слог у них был отточенным. Они не жалели едких, а иногда и жестких слов для характеристики прежнего режима, жестокого и кровавого режима султана Абдул-Гамида, тирана, на которого никто не мог смотреть равнодушно. Один из его современников, человек цивилизованный, революционер, друзья которого придумали для него псевдоним “Философ”, потому что он знал Платона, каббалу и даже великие идеи социализма, так вот человек этот говорил о султане: “Внешне он непривлекателен, даже уродлив, но он гораздо уродливее в нравственном отношении”.
    До великого переворота, который вынудил его покинуть дворец Ильдиз, султан Абдул-Гамид никогда не фотографировался. Но отныне все знали, на кого он похож. Фотография султана, которая сохранилась, была сделана именно в это время немцем Отто Килем. На клише можно увидеть одряхлевшего деспота с некрасивым лицом, оттопыренными ушами, втянутыми плечами. Объектив фотоаппарата оказался жестоким. И все-таки менее жестоким, чем сам султан, который посылал на смерть сотни и тысячи подданных Оттоманской империи. Прежде чем умереть, эти люди подвергались жесточайшим пыткам.
    “В противном случае я напущу своих фанатиков”, — имел обыкновение изрекать султан, когда сообщество наций делало вид, что не одобряет действий султана. Время от времени он напускал их на меньшинства, которые проживали в городах и провинциях страны. Издалека он следил с наслаждением за тем, как осуществлялась его политика. Это не могло остаться незамеченным. “Город в огне и в крови”, — телеграфировал французский консул из Диарбекира своему послу в Блистательной Порте (2 ноября 1895 г., час ночи). “Немедленно сообщите мне, кто виновен в подстрекательстве, кто является зачинщиком последней провокации. Угрожает ли что-либо армянам?” — беспокоился возвратившийся посол (тот же день, полдень). Новое послание: “Великий визирь утверждает, что началом конфликта послужило нападение армян на мечеть. Так ли это?” (2 ноября, 16 часов). Шифрованный ответ: “Нападение армян на мечеть — выдумка чистой воды. Резня продолжается весь день, и конца ей не видно”. Массовые убийства шли три дня и три ночи. Когда исступление убийц несколько поутихло, когда трупы были подобраны, а город вновь погрузился в первобытное оцепенение, консул Мерье составил обстоятельный отчет о событиях, имевших место в Диарбекире и в провинции. В меру возможного он подсчитал количество трупов, а затем, как это делают современные статистики, пересчитал их согласно критериям, принятым в Империи тирана Абдул-Гамида. Армяне: 1000 убитых, 1500 разграбленных домов, 2000 сожженных и разграбленных лавок; ассирийцы-якобиты: 36 погибших, о которых было объявлено, 155 убитых в действительности, 200 разграбленных лавок; халдеи: 14 убитых, 78 разграбленных лавок; ассирийцы-католики: 3 погибших, 30 разграбленных лавок; греки: 3 погибших, 15 разграбленных магазинов; протестанты: 11 убитых, 51 дом разграблен. Консул характеризовал агрессоров, исступленных бандитов и убийц, организаторов погромов, то как “мусульман”, то как “курдов” — в зависимости от того, каких эпитетов требовал контекст. Консул констатировал то, что видел собственными глазами. Он писал: “Полиция и армия вмешивались только для того, чтобы добивать жертвы”. 119 деревень в округе были превращены в пепелища, а число погибших и пропавших без вести, по мнению консула, достигало 30000. Консул продолжал свой отчет: “Рассказывают об актах, совершенных с неслыханной жестокостью. Эти крики: “Хавар, хавар!” (На помощь!) раздаются еще в моих ушах, и когда я думаю об этом, меня бросает в дрожь. Никто не смог бы объяснить, что было причиной этой дикой ненависти, которая время от времени по воле султана выливалась в массовые убийства. Что же все-таки было причиной этой ненависти? Религия, национальность, социальное положение, язык?”

    “Отпусти нас в Стамбул, Хозяин разрешил убивать армян”, — требовали слуги, батраки как в городе, так и в провинции, когда до них дошла весть о резне. Wir mukate leyi azime. “Отпусти нас в Стамбул, Хозяин разрешил”. Пятница была самым благоприятным днем. Двери домов, расположенных в кривых улочках квартала Хас-Кен, были помечены мелом. Ошибку не прощали, ошибка приравнивалась к кощунству. “Этот гявур, этот неверный. Хозяин позволил убить его”. Они приплывали к вечеру на лодках или переходили большой мост. Они были хорошо организованы, дисциплинированы. Они были вооружены железными прутьями, ятаганами, длинными острыми тесаками, топорами, резаками. Они заходили в деревянные дома, тащили людей за руки, за ноги, за волосы и наносили удары, резали, рубили саблями... а потом все затихало. “Свиные ножки на продажу!” — кричали убийцы, заливаясь смехом. Кровь лилась струей, текла по уличным канавкам, огибала каждую неровность почвы”. Сопаджи избивали безжалостно взрослых, детей, женщин в ярких платьях, седеющих усатых мужчин, сапожников, бакалейщиков, портных, всех, кто умел писать и читать. Они превращали в кошмарное месиво головы. Затем уходили с добычей. Они забирали все: деньги, украшения, мебель, медные краны, поношенную одежду, кожаные сандалии. Они имели на это право: “Хозяин позволил!” А потом как по мановению волшебной палочки все приводилось в порядок. Военные, служившие в провинции, сообщали своим семьям об исполненном долге. “Брат мой, мы убивали армян... Все они теперь годятся на корм собакам... Если же вы меня спросите, как поживают солдаты и башибузуки, могу вам сообщить, что они не потеряли ни капли крови”. Солдаты чувствовали себя хорошо. Задание было легким, им не угрожала опасность.
    Случайно оказавшаяся в этих местах француженка, жена агента торгового судна, вела в своем дневнике хронику событий. “На рынке убили всех... Ни один армянин не уцелел... Солдаты разгуливают по улицам, нагруженные добычей. Руки у них в крови. Всех пекарей и булочников зарезали. Надо печь хлеб... Весь город пропитан трупным запахом. Жители города вынуждены закрывать окна... Еще очень долго только один вид мяса будет бросать нас в дрожь...”
    Сэр Уильям Митчелл Рамзей — британец, опытнейший этнограф, получил образование в Оксфорде. Этому человеку доводилось много раз сталкиваться с самыми неожиданными проявлениями вандализма. Сэр Рамзей был весьма увлечен вопросами религии, папа Леон XIII наградил его золотой медалью. Для Рамзея эти массовые убийства были непонятными, необъяснимыми и даже шокирующими.
    Сэр Уильям Рамзей, изучавший санскрит и османский (турецкий) язык, исследовавший безлесые горы Анатолии, комментировавший послания Св.Павла Тарского, знавший досконально письмена Семи Азиатских Церквей относительно Апокалипсиса, не смог прийти в себя от увиденного в Стамбуле. “Писатель, наделенный живым воображением, присущим Дюма, и знающий зло так же хорошо, как Золя, — писал Рамзей, — не сумел бы описать то ужасающее впечатление, которое производит резня на очевидца”. Вопли, стоны, рыдания днем и ночью раздавались в Диарбекире, Трабзоне, Эрзинджане, Эрзеруме, Муше, Харпуте, Малатии, Битлисе, Ване, Кесарии, Адане, Урфе, Александретте. Рассказывали об ужасах, которые творились в этих местах. Тень смерти нависла над страной.
    И тогда раздались отдельные, но мощные голоса в Европе: в Скандинавии, Германии, Англии, Италии и даже во Франции, министр иностранных дел которой смотрел на султана влюбленными глазами с молчаливого согласия президента. Социалист Жан Жорес, которым восхищался народ и который был избран депутатом Национального Собрания, поднялся на трибуну, чтобы заклеймить султана указующим перстом: “Все, что там происходит, делается по повелению султана, это он организовал массовые убийства, это он руководил действиями головорезов”. Министр иностранных дел хмурил брови, сидя на своей скамье в Национальном Собрании. Он очень не любил, когда произносились подобные слова. Жорес клеймил войну, уничтожившую столько людей и залившую кровью Турцию. Жорес называл султана не иначе как головорезом и великим убийцей. Другие — левые, правые, центристы — думали так же, как Жорес. Клемансо, верный слуга Республики, осуждал в газете “Эко де Пари” этот мир, который позволяет творить подобное: “Когда читаешь рассказы заслуживающих доверия людей о сценах безумной дикости, невольно задаешься вопросом: в каком мире мы живем, чего стоит наша утонченная цивилизация, блага которой мы постоянно восхваляем?”
    Султан же, несмотря на свою жестокость, а может быть, благодаря ей, сумел приобрести сторонников.

    30 апреля 1915 года барон Ганс фон Вангенгейм, посол Вильгельма II в Константинополе, отправил Его Превосходительству канцлеру Теобальду фон Бетману-Холльвегу весьма тревожную телеграмму: “В ночь на субботу 24 апреля и в ночь на воскресенье 25 апреля, а также 26 апреля было арестовано много армян — в общей сложности около 500, — представителей всех слоев общества, это были в частности врачи, журналисты, писатели, другие представители интеллигенции, а также несколько депутатов”. И все эти люди в одночасье были лишены жизни. Двум депутатам удалось избежать этой участи благодаря старым дружеским связям с министром внутренних дел. Их звали Зохраб и Вардкес. Этих двух оставили на свободе в память о добрых старых временах. Талаат и Вардкес имели беседу. Однако чувства не мешали предначертаниям судьбы, и великая идея, посеянная эпическими поэтами и педантичными врачами в головах военных, нашла свое воплощение. Turk Yurdu. Turk Osadi. Мы. Они. Раса, предки, Нация. Чувства и здесь не мешали откровенности: “Мы воспользуемся благоприятной ситуацией, в которой мы находимся, и так рассеем ваш народ, чтобы как минимум в течение 50 лет вам не приходила в голову мысль о реформе”, — объявил министр внутренних дел Талаат-паша. “Вы что, намерены продолжить дело Абдул-Гамида?” — спросил Вардкес. “Да”, — отрезал Талаат, не заботясь об ораторских приемах. Об этой беседе рассказал некий пастор в конфиденциальном меморандуме, который был опубликован несколько месяцев спустя после этих событий в Потсдаме.
    Затем Вардкес и Зохраб исчезли. Оба они погибли по дороге в Урфу от рук одного члена Специальной организации. Почему-то всегда находятся наемные убийцы, которые похваляются своими преступлениями. “Я расколол череп Вардкеса своим маузером, затем схватил Зохраба, повалил его на землю и большим камнем размозжил ему голову. Я бил его камнем до тех пор, пока он не умер. Это происходило в местечке, которое носит название Чертова Долина”. Талаат, который любил соблюдать приличия, известил вдову Зохраба, что ее муж скончался от сердечного приступа. Немецкий консул в Халебе сообщил вышестоящим чиновникам о тяжелой участи депутатов. “Зохраб и Вардкес эффенди, два известных армянских депутата, находятся в настоящий момент в Халебе (Алеппо). Они находятся в группе, которую направляют в Диарбекир. Согласно новостям, которые оттуда поступают, мы имеем все основания думать, что это означает для них верную смерть”. Однако мертвых уже никто не считал...

    В газете “Нью-Йорк Таймс” от 28 и 29 апреля 1915 года говорилось об обращении посла Генри Моргентау к правительству османской Турции. Посол был человеком благовоспитанным и утонченным. Он принимал в своем бюро иностранных путешественников, главным образом миссионеров, находившихся в разных провинциях или оказавшихся в том или ином месте по долгу службы; из уст миссионеров, путешественников, иностранцев различного происхождения он услышал ужасающие рассказы о том, что происходило в Турции. Все рассказы были аналогичными, они почти ничем не отличались, за исключением некоторых деталей. То, что собирался предпринять посол, совершенно ему не нравилось. Его непосредственным долгом являлась защита интересов Соединенных Штатов в Турции. Он хорошо понимал, что превышает свои полномочия, и тем не менее посол Моргентау принял решение сообщить о тревожных событиях самому высокопоставленному руководителю комитета “Единение и Прогресс”, министру внутренних дел Талаату, надеясь на благоприятный момент. Моргентау отмечал, что Талаат-паша страдал маниакально-депрессивным психозом, а посему часто без видимых причин впадал в страшный гнев, а затем внезапно становился любезным, веселым, жизнерадостным. Шансы застать Талаата в хорошем настроении были минимальными. Талаат не любил, когда кто-либо говорил об армянах. Подобные разговоры вызывали у него приступы ярости. “Почему вас интересуют армяне? — грубо прервал он посла. — Вы еврей, а эти люди христиане”. Это примитивное рассуждение поразило посла, хотя он и был знаком со складом ума своего собеседника. “Мне кажется, вы не совсем понимаете, — ответил я ему, — что я нахожусь здесь не в качестве еврея, а в качестве американского посла...”
    Однако Талаат-паша, сконцентрировавший всю власть в своих руках и распоряжавшийся жизнью и смертью всех подданных империи, был абсолютно глух ко всем подобным рассуждениям минувшей эпохи. “Армянам нельзя доверять, — отрезал он. — Более того, наши действия по отношению к ним не касаются Соединенных Штатов”.
    Американский посол пытался наконец урезонить министра внутренних дел, внушал ему мысль о материальных потерях. Посол верил в эффективность своих логических выкладок. “Нам наплевать на экономические потери, — отвечал Талаат. — Мы заранее все подсчитали и знаем, что эти потери не превысят пяти миллионов лир. Это нас отнюдь не беспокоит”. Генри Моргентау пытался убедить Энвера-пашу, приводя веские аргументы: “Вы разваливаете собственную страну с экономической точки зрения”. Энвер пожимал плечами: “В настоящий момент экономические соображения нас не волнуют”. У них был различный подход к проблемам экономики. Часть всего награбленного отходила к чете, а другая конфисковывалась комитетом “Единение и Прогресс”. Обладающие неповоротливым умом чете умели находить спрятанные деньги. Они заставляли выплевывать золотые монеты тех, кто прятал их во рту, они обыскивали интимные места женщин, мужчин, молодых девушек.
    Если и оставались еще какие-то сердобольные люди (разумеется, их сострадание должно было оставаться в определенных границах и не мешать главному делу), у которых приказы свыше вызывали отвращение, то их очень быстро приводили в чувство убедительной аргументацией. Командующий Третьей армией был предельно краток, когда отдавал следующий приказ: “Мусульмане, оказавшие покровительство армянам, будут повешены возле собственного дома, после чего дом будет сожжен”. А если вдруг по недоразумению иностранцы оказывались не в том месте и не в тот момент и становились очевидцами того, что их не касалось, то не возбранялось начисто все отрицать, списывая все преступления на войну, на всеобщий хаос, на защиту интересов нации. Следовало предать забвению все эти досадные свидетельства.
    Примерно так поступил посол Германии Вангенгейм, когда получил запрос от своего консула в Эрзеруме фон Шойбнер-Рихтера о том, как последний должен действовать при виде того, что творится вокруг: дома армян сжигают, именитых граждан убивают средь бела дня на улицах. Многоопытный дипломат почти не колебался, давая инструкции своему подчиненному: разумеется, было бы предпочтительнее, если бы можно было помешать черни “заниматься грабежом и убивать людей, но ни в коем случае не следует создавать впечатление, что мы по праву покровительствуем армянам и хотим вмешаться во внутренние дела властей”.
    Консулы, находившиеся в местах, где происходили события, видели своими глазами, как действуют убийцы. Они испытывали ни с чем не сравнимое сострадание, жалость по отношению к жертвам и омерзение по отношению к головорезам. “Совершенно очевидно, что, действуя столь варварскими методами, правительство наносит ущерб интересам страны” (Бюге, консул в г.Адана, 18 мая 1915 года). “Произошло уж слишком много несчастий, пора положить этому конец” (Реслер, консул в Халебе, 26 мая 1915 года). “Все эти преступления вызывают у меня чувство глубочайшего омерзения, о чем я поставил в известность местные власти” (Гольштейн, консул в Мосуле, 10 июня 1915 года). С одной стороны, барон понимал поверхностную реакцию своих подчиненных, с другой стороны, он отдавал себе отчет в том, что шла война, что Турция была союзной державой, что Джемаль-паша носил на мундире Железный крест, что Энвер-паша был военным атташе в Берлине, что он закручивал кверху усы подобно тому, как это делал император Вильгельм. Барон также не забывал, что во время памятного путешествия кайзер переоделся турком, что он не мог игнорировать стратегические интересы, связанные с Багдадской железной дорогой. Помнил он и о том, какие перспективы открываются в этом регионе для заводов Круппа. Поэтому он призывал нижестоящих консулов и вышестоящее министерство к осторожным действиям. “Совершенно ясно, — объяснял он, — что все меры, направленные против армянского населения, очень жестокие. Тем не менее я полагаю, что если даже мы сможем смягчить эти меры, мы не должны им противиться в принципе”.
    Однако новость неумолимо распространялась, пересекая проливы, моря и океаны. Самая известная газета самого большого города самой великой страны поместила корреспонденцию под следующим заголовком, набранным крупными буквами: “Трагические последствия войны на Востоке: массовые убийства армян в восточных деревнях Малой Азии, совершенные турками и курдами”. Газета “Нью-Йорк Таймс” утверждала, что эта резня превзошла все те преступления, которые были совершены во время ненавистного правления Красного Султана Абдул-Гамида, лицо которого было отвратительным. К сожалению, не было места ни для малейшего сомнения. “Корреспондент “Таймс”, недавно вернувшийся из Салоник, утверждал, что все сообщения из Турции говорят об ужасающих зверствах, творимых турками. Полагают, что речь идет об официальном приказе, о проведении кампании по уничтожению армян. Должно быть убито от 800000 до одного миллиона армян”. Статья была опубликована в газете от 16 сентября 1915 года. Все это было прискорбно. Об этом вынуждены были говорить в посольствах; в парламентах назревали скандалы, правительства были в затруднительном положении. Если парламенты каким-то образом приноравливаются к скандалам, к лишним разговорам и всякого рода полемике, то, как известно, правительства не любят запутанные ситуации, посольства же предпочитают работать в спокойной обстановке. Барон фон Вангенгейм прекрасно знал, чем следует ограничиться. Он был хорошо информирован, так как был свидетелем многих событий. “Очевидно то, — отмечал он, — что изгнание армян отнюдь не мотивировано только военными соображениями. Недавно министр внутренних дел Талаат-бей прямо сказал доктору Мордтману, нынешнему сотруднику посольства Германии, что Блистательная Порта хотела воспользоваться мировой войной, дабы раз и навсегда покончить со своими внутренними врагами без всякого иностранного вмешательства”. Военные атташе, повидавшие на своем веку и кровопролитие, и разбросанные человеческие внутренности, и случайные перестрелки, стойко переносившие все тяготы жизни, слышавшие стоны и вздохи раненых, не видели ничего подобного во время всех военных кампаний, в которых до этого принимали участие. Те из них, кто сохранил крупицу чести, с большим трудом скрывали свое отвращение при виде всего, что творилось у них на глазах. Представитель Немецкой военной миссии подполковник Штанге был свидетелем преступлений, совершенных в Эрзеруме, Трабзоне, Эрзинджане, Мамахатуне. То, что он видел, вызывало у него отвращение, ему делалось страшно. “После всего, что произошло, — резко протестовал Штанге, — совершенно очевидно, что депортация и уничтожение армян были задуманы и организованы младотурками, а точнее их комитетом, находящимся в Стамбуле. Преступления были совершены с помощью военных и банд добровольцев”. Действительно, Талаат-паша руководил железной рукой Министерством внутренних дел. Самые опытные дипломаты не осмеливались порицать людей, подобных Талаату. Дипломаты не знали, каким образом можно приступить к разговору с руководителями комитета “Единение и Прогресс”, — ведь последние не проходили хорошей школы, не знали, что такое высокий стиль. Они просто-напросто имели репутацию мерзких выскочек. Они говорили громко, употребляли грубые выражения, разговаривали тоном, не терпящим возражений. В голосе их слышались угрозы, они разглагольствовали с мужицкой откровенностью. Несмотря на свое скромное звание, а может быть, потому, что он был подданным дружественной Турции страны, немецкий пастор, проводивший расследование для Немецкой Восточной миссии, сумел добиться аудиенции у верховного главнокомандующего Энвера-паши, которого все превозносили. И генеральный штаб, и все, кто носил военную форму на всем пространстве империи, ужасно боялись его. Однако пастор оказался не из пугливых, вера и человеколюбие поддерживали его дух и подвигали на смелые поступки. “Хотел бы вернуться к нашему разговору и задать вопрос относительно того, что происходит здесь. Одобряете ли вы все происходящее?” Он очень хорошо знал, о чем идет речь, и ответил мне: “Я беру на себя всю ответственность” (этот диалог был опубликован в журнале “Der Orient” при жизни Энвера, когда он находился в Берлине).
    * * *
    Когда посол Моргентау окончательно покидал Турцию, он в последний раз нанес визит министру внутренних дел. Талаат был весел и приветлив. “Мы надеемся, что вы вскоре вернетесь... Мы полюбили вас, несмотря на разногласия, которые порой носили острый характер”. И зачем американский посол перед самым своим отъездом нарушил правила приличия и вновь попытался разобраться в теме, которая вызывала раздражение у Талаата? Зачем он ему докучает праздными вопросами: “А что будет с армянами?” и т.д. Талаат нахмурился, глаза его стали злыми. “3aчем надо снова говорить о них, — сказал он, махнув рукой, — мы их ликвидировали. Все закончено”.
    Филипп ВИДЕЛЬЕ, автор романа “Турецкая ночь”, Перевела Инна ЕРИЦЯН
    (С сокращениями)
    Last edited by Artur; 03-29-2009 at 11:29 AM.

  3. #3
    хулиган vika's Avatar
    Join Date
    Apr 2009
    Posts
    266

    Default Re: Турецкая ночь” красного султана "

    кровавого режима султана Абдул-Гамида,
    Сегодня узнала интересную вещь.
    Оказывается именно Абдул-Гамид потребовал и заставил Федерацию Красного Креста добавить символ Красного Полумесяца. Их турков, оказывается шокировал красный крест, напоминающий крестоносцев...
    И тем самым создал жуткую проблему для всей организации на многие годы вперед.
    Если сам красный крест не был создан как религиозный символ, а как общечеловеческий философский "дизайн", то с появлением красного полумесяца сразу образовалась религиозная нагрузка. И начали все кому не лень требовать звезд, львов и т.д. , ослабляя сильный обощающий принцип, возможный при единном лого.
    Докатились до "кристалла", но для его прививки ждать нужно лет 30.

    Напугал Гамид тогда Европу.




    И все же 95 процентов населения земли узнают и примают именно Красный Крест

Bookmarks

Posting Permissions

  • You may not post new threads
  • You may not post replies
  • You may not post attachments
  • You may not edit your posts
  •