Page 5 of 5 FirstFirst 12345
Results 41 to 49 of 49

Thread: Ереван: мифология современного города

  1. #41
    Он самый Artak's Avatar
    Join Date
    Sep 2008
    Location
    Ереван-Торонто
    Posts
    1,378

    Default «Добрый день, Мастер!»

    «Добрый день, Мастер!»


    Общежитий, кроме студенческих, в Ереване не было. Равно как и «общепита». А частные службы быта предлагали очень специфический набор услуг…

    Во-первых, в Ереване на любом углу можно было смолоть кофе. Нет, конечно, в каждом доме была своя кофемолка. Ручная, бронзовая. Первое, чем занимали гостей, так это давали им в руки кофемолку, чтоб намололи кофе на всю компанию. Однако был и другой вариант ритуала: отправить сына или дочь снести кофе в помол на «профессиональной» кофемельнице. Мельник взвешивал зерна, затем молол их на гудящей и грохочущей мельнице, высыпал обратно в мешок, со всего маху дубасил по лотку деревянным молотком, чтоб высыпать все без остатка, и, наконец, взвесив помол, получал свои 15 копеек. Ереванцы не считали мельников кофе какими-то особыми мастерами, но иметь рядом с домом хорошую мельницу было важным.

    Во-вторых, в городе было бессчетное число обувных мастерских, иногда довольно больших: число сапожников в мастерской могло доходить до десятка. Ереван был обувным городом, но это не значило, что нужно всегда покупать новые туфли: до тех пор, пока подошва обуви пришивалась, прибивалась и приклеивалась, а не приваривалась, как сейчас, мастера по ремонту обуви могли спасти пару, и избавить от лишних расходов. У обувного ремонта, кроме действительно хороших мастеров, был один особый секрет, которого не было у мастеров в других городах Союза: знаменитый ереванский клей «Наирит».

    В-третьих, в Ереване было множество швейных ателье. Эти ателье были двух типов: по пошиву брюк и по пошиву кепок. В Ереване вообще избегали носить головные уборы, даже зимой, так что для кого были предназначены эти кепки, сказать трудно. Но почти на каждой улице встречалась витрина со старомодными защитно-зелеными картузами (какие в то время можно было увидеть только в старом кино о жизни дореволюционной деревни) и клетчатыми кепи времен первых аэропланов.

    Что касалось брючных ателье, то их услугами пользовались многие мужчины. В то время портновская одежда была намного лучше, чем фабричная. И мастера быстро осваивали самые модные фасоны. Поэтому моднику ереванцу, если он не достал себе джинсов, была прямая дорога к портному. Брюки-дудочки, клеш от колена, клеш от бедра, брюки с отворотами — армянский мастер вполне успевал за модой.

    Женщины тоже носили шитую у портных одежду, хотя чаще пользовались услугами надомных портних. В Ереване было два дома моделей одежды. Один из них назывался «Дом мод», и эти русские слова писали непременно армянскими буквами. Второй, появившийся позже, получил название «Нор Тараз», что можно перевести как «новая традиционная одежда».

    Ереван имел обширные связи за границей — через родственников. Существовал подпольный, хотя и не особо скрываемый бизнес по надомной продаже одежды «из посылок». Женщины частенько отправлялись к кому-то там «смотреть посылку», то есть подбирать себе что-то из готовой одежды, присланной из Франции или США. И все же вряд ли где-то в СССР было еще столько людей, одетых портными, как в Ереване. Нередко, впрочем, в доме хотя бы одна из женщин умела шить сама.

    Другим сервисом со специфическими особенностями был прокат. Это был вовсе не такой прокат, как везде. Ереванцы ходили в прокат, в основном по поводу свадеб или похорон. В прокате их ждал традиционно иносказательный (то есть — тактичный) вопрос работника: «радость или печаль?». Затем следовали поздравления или, соответственно, соболезнования. В прокат бралась посуда, раскладные скамейки и столы, а иногда — большущая палатка, которую ставили во дворе, и в которой помещалось от 30 до 60 человек.

    Иные услуги в Ереване пользовались меньшим спросом. Например, прическам ереванцы уделяли куда меньшее внимание, чем одежде. Хотя на любое дело всегда находились мастера. Мало кто из хозяек пользовался прекрасными ереванскими прачечными, чуть чаще — химчистками. Большую часть обслуживающего труда армяне выполняли сами, и редко когда уступали его чужим людям. Хозяйки сами справлялись со стиркой и выведением пятен, пользуясь порошком «Айна», жидкостью «Золушка» (в ереванском варианте произношения — «зулушкой») и неизвестным тогда остальной стране «жавелем» (сейчас в России он называется «Белизна»). Хозяева-мужчины делали ремонт, чинили стиральные машины и утюги, сами изготовляли стенные шкафы, перевозили мебель на новую квартиру. Жители собственных домов достраивали этажи и кухни, перекрывали крыши. Большинство из них очень удивилось бы, если бы узнали, что за них это может сделать кто-то посторонний. Разве что — могли принять помощь родственников и друзей. Скидывать с себя все эти обязанности считалось непозволительным пижонством. Поскольку признать, что он устает на службе, ереванец считал и вовсе неприличным, отказываясь выполнять домашнюю работу, он мог бы прослыть бездельником.

    К 80м в Ереване появились мастерские по ремонту автомобилей. Только необходимость в сложном ремонте, вроде переборки карбюратора или жестяных работ вынуждал армянина обращаться к мастеру. В основном и с автомобилем он управлялся сам.
    Взрослому мужчине вообще было мучительно трудно признать, что он сам чего-то сделать не может, поэтому в разговорах между собой факт обращения к помощи мастера оправдывали тем, что у того «есть все запчасти и материалы». А то бы, мол, я сам справился. К самому же мастеру обращались с уважительным словом «варпет» («мастер»), подчеркивая, наоборот, что безусловно рассчитывают на его профессионализм.

    Город с миллионным населением, в котором большая часть обслуживающего труда выполнялась либо самостоятельно, либо кустарями — это, пожалуй, явление необычное. Но таков уж был ереванский характер, что работа не ограничивалась выполнением обязанностей на службе, а состояла в ежедневном всеобъемлющем обеспечении жизни…

    Другое дело, что имелись традиционные для Еревана мастера по окраске одежды, мастера по заполнению стержней шариковых ручек, по ремонту брошек и значков, зонтиков и замков, многочисленные стекольщики и зеркальщики и другие мастера в таких областях, в которых самому было не справиться.

    Надо ли говорить, что все это были частные мастера, не имеющие ничего общего с организованной службой быта, то есть кустари. Самое интересное, что в промышленном и научном городе, каким был Ереван, такие «кустарные» профессии считались очень престижными.

    Еще более престижными считались художественные промыслы. Ереванцу для дома и для подарков многочисленным друзьям и родственникам требовались картины и гравюры, чеканка и ковры. В области художественных промыслов в Ереване мода менялась не реже, чем в одежде, а уж за модой в Ереване следить умели! Обычно мрачноватые на вид мастера сочиняли и осваивали новые стили и техники по нескольку раз в год. И ереванцы заказывали и покупали то аппликации из шпона с изображением Арарата, двух тополей и летящего аиста, то медные чеканки с девушкой Тамар с масляной лампой в руке стоящей над волнами моря, то кованые барельефы Тиграна Великого. На стенах ереванских квартир они сменяли друг друга, как настенные ежегодные календари. И в том, что в один год у всех висит на стене чеканка с Давидом Сасунским, а на следующий год ее у всех же сменяет полированное панно с изображением собора Рипсиме, было одно объяснение — мода.

    Но мода касалась не только потребления творений мастеров-кустарей, но на овладение самими технологиями!
    С 70-ых годов почти каждый ереванец — это «человек-мастерская», мужчина со своим заветным ящиком инструментов, с помощью которых он обустраивает свой дом, да соседям помогает.

    Ереванский мальчишка 70-х почти всегда был в курсе каких-нибудь новых на тот момент технологий, независимо от того, кем он хотел стать. Делать матовое стекло, лакировать шпон, собирать музыкальные звонки, лить серебро, травить медь, наносить рисунок на пластик или кожу. На худой конец — паять, клеить, чинить или делать квартирный ремонт. Быть докой в чем-нибудь эдаком непременно требовалось от него, чтобы иметь статус в общении со сверстниками, заслужить внимане девушек.

    В компаниях подростков, помимо модных рок-групп, футбола или одежды, могли часами обсуждать новые декоративные техники и инструменты, и где-бы еще чему-то такому научиться. И, конечно, мальчик не упустил бы случая похвастать друзьям, какими техниками владеет его отец или дядя!

    Профессиональные же мастера, в свою очередь, и вовсе не испытывали недостатка в учениках. Одни из мастеров преподавали в художественных училищах, около других просто постоянно крутились подростки, и мастер знал, кому передаст свое искусство. С другой стороны, с равными себе, коллегами, мастера почти ничего не связывало. Если не считать учеников, он практически всегда был одиночкой в своем деле, не сравнивался ни с кем, и не терпел такого сравнения.

    Иногда мастеру становились тесны стены мастерской, и он шел в город, чтобы где-то в ущелье Раздана высечь на камне прекрасный узор, или на стенах серых гаражей Ачапняка нарисовать светлый, солнечный пейзаж, или поставить в скверике скульптуру олененка…

    Ереван жил, украшаемый и обслуживаемый «варпетами» — мастерами. К сапожнику, строителю, красильщику, портному, парикмахеру, чеканщику, зубному врачу ереванец входил всегда с легким поклоном и словами «Бари ор, варпет!» — «Добрый день, мастер!».

    Этнологический комментарий.
    На характер трудовой деятельности накладывалась и ереванская интерпретация проблемы геноцида: все должно было быть самым-самым и как бы само собой, играючи. Устанавливался тот стандарт, который был свойственен победителю. Победитель не напрягается, чтобы что-то доказать себе и миру, он на то и победитель, что ему все посильно. Он властелин природы и никто не может узреть его усилий, его трудностей, его пота. Баловнем судьбы выглядел ереванец 70-х.
    - В этом гостиница Я директор!

  2. #42
    Он самый Artak's Avatar
    Join Date
    Sep 2008
    Location
    Ереван-Торонто
    Posts
    1,378

    Default Ереванец умеющий

    Ереванец умеющий


    Ереванец не называл работу «работой». Он называл ее «делом». Ереванец на работу не приходил. Он на работе появлялся!

    «Ереванец спешит на работу»… Такой сценки вам увидеть, скорее всего, не удалось бы.

    …Расстояние от площади Дружбы (крупного транспортного узла) до проходной большого предприятия (более 5000 работников) — Института математических машин составляло несколько сот метров. Сойдя с автобусов и троллейбусов, сотрудники должны были пройти по единственному переулку на пригорок и войти на предприятие. Надо было видеть, как тысячи человек, по-вечернему нарядно одетых, не торопясь, беседуя, спокойно поднимались в гору и как-бы невзначай исчезали за проходной.

    В стенах предприятий тоже все обходилось без суеты и видимого напряжения… Ереванец неспешно и как-бы между прочим делал свое дело. И делал его, в основном, хорошо.

    Конечно, выражение «а что мне, больше всех надо, что ли?» меньше всего можно отнести к активному и амбициозному, до предела уверенному в себе ереванцу! Ему, конечно, было нужно больше всех! Он хотел раскрыться, самореализоваться, он этим жил! Он должен был создавать то, чего от него не ожидал никто.

    Ему казалось, нет, он знал, что носит в себе с рождения некое особое знание и мастерство, к которому нужно было просто приспособить окружающий мир да убедить людей, что именно это им нужно. К тому же он жаждал нравиться и нравиться таким, какой он есть!

    Но показывать другим свое напряжение, спешку, озабоченность — это совершенно неприлично. У всех ведь свои задачи, каждый сам себе лидер. Не мешать же другим!

    …Бригада обувщиков на свои деньги заказывает в Италии модные колодки, чтобы шить самую модную обувь, не хуже итальянской. Да так спокойно и естественно, будто не живут они не за «железным занавесом» от этой Италии и работают не на государственном предприятии…

    …У кибернетиков, которым из Москвы спущен приказ — как можно точнее скопировать американскую вычислительную машину, вдруг выходит мощнейшая в Союзе ЭВМ, лучшая, чем оригинал…

    …Неожиданно обнаруживается, что ассортимент продукции химического предприятия вдесятеро превышает запланированный: сами освоили новую номенклатуру, без команды «сверху».

    …Завод, построенный для выпуска банальных резисторов, вскоре начинает выпускать компьютеры и полупроводниковые приборы…

    Помните огромные плакаты с бодрыми рабочими и колхозниками, которыми были увешаны стены домов в советское время? Перепачканные углем, но счастливые шахтеры, машиностроители в грязных спецовках, перевыполняющие план? Перед тем, как вывесить такой плакат в Ереване, его часто «адаптировали» к южной республике: перекрашивали рабочего в жгучего брюнета и почему-то пририсовывали усы к «общесоюзному» плакатному лицу. …По-видимому, инициаторы такой пропаганды были бы огорчены, узнав, какое удручающее впечатление производил на жителей такой образ «передового армянского рабочего». Если кто-то и обращал внимание на такой плакат, так это кто-то из ереванских бабушек и дедушек. Одобрить образ молодого человека, который в усталом виде, за работой, да еще в грязной спецовке позирует фотографу, они никак не могли! Ну, выполнил план, пойди умойся, переоденься, тогда и улыбайся в объектив! А то… позор-то какой!

    Реальные, не плакатные армяне только так и поступали. Вот передо мной на старой журнальной фотографии, судя по подписи, бригада рабочих, строящих тоннель Арпа-Севан: стоят четверо мужчин в выходных костюмах, один — с портфелем, и полноватая дама с букетом, в светлом платье и в туфлях на высоком каблуке. Стоят у входа в тоннель, и на их лицах написано застенчивое удовольствие: во-первых, они хорошо выглядят, а во-вторых, уважая зрителя, не демонстрируют ему своих трудностей: как, ценой каких усилий они этот тоннель строят, какой дискомфорт, грязь, жару при этом приходится переносить. Наоборот! Вот, мол, и Арпа-Севан строим, и сами замечательно выглядим, будьте и вы все здоровы! А что план перевыполнили — ну и хорошо, раз вам так нравится.

    Говорить о какой-либо браваде или хвастовстве тут не приходится. Просто любой «процесс» приянто было застенчиво скрывать.

    Сами себе армяне представляются «кривыми по форме, но прямыми по содержанию». Считают, что удержать ход своих действий в стройных, ритимичных, опрятных и приятных окружающим рамках почти невозможно. А вот законченное действие, результат легче сделать красивым и дойстойным взгляда окружающих.

    Может, поэтому в Армении чаще достигают успеха в изобразительном искусстве, где виден конечный результат, чем, скажем, в танцевальном, где на виду само действие, движение?

    Армянское присловье «Криво сядем, да прямо скажем», подразумевает нечто большее, чем необязательность для правды красивой, «причесанной» формы! Тут царит просто убеждение в том, что «сесть» получиться непременно «криво», «прямо» сесть не удастся! Но это не так страшно, так как есть надежда получить, результат, который будет «прямым»!
    Житель Армении почти всегда удивлялся, если кто-либо обращал внимание на то, как он работает. Ели это не ученик, вряд ли к такому вниманию отнеслись бы хорошо. Иное дело — результаты труда. Армянин искренне порадуется, что доставил кому-то удовольствие тем, что он сделал.

    Особенно удавалась ереванцам какая-нибудь новая, уникальная продукция — что-нибудь с эдаким вывертом или странностью. Видимо, душа лежала именно к «не такому, как у всех». Каждое новое предприятие 70-х годов возникало вокруг новой идеи, а если еще точнее, вокруг какой-либо сверхактивной личности, человека, который был уверен, что создает что-то «невиданное».

    Даже предметы повседневного спроса и продукты питания отличались от «общесоюзных», и вовсе не из-за особых армянских традиций питания. Замечательная армянская кухня оставалась в надежных руках хозяек и профессиональных поваров.
    А вот то, что выпускали ереванские фабрики, было скорее плодом фантазии конкретных кондитеров.

    Во-первых, выпускался удивительно вкусный фигурный шоколад (нынешнее поколение, наверняка даже не знает, что это такое) — плотный горький шоколад без начинки, россыпью фигурок лежавший в бонбоньерке. Во-вторых, только в Ереване фабрично выпускалась сахарная вата. Она продавалась в магазинах и на вынос в виде разноцветных кирпичиков размером с буханку. В знаменитом «Гастрономе номер один», что был на первом этаже «Детского мира» продавцы на пальцах пытались объяснить иностранным туристам , что это за продукт. Хоть, например, во Франции была сахарная вата (там она называется «дедушкина борода»), но в ереванских зеленых и красных кирпичах узнать ее было трудновато.

    При этом, как удавалось испортить банальные конфеты или печенье до полной непригодности в пищу, остается только гадать…

    Одним из излюбленных праздничных лакомств в Ереване было «ади-буди». Было, по-видимому, всегда. В России под названием «поп корн» оно появился в 1992 году. Ереванский поп-корн ели без соли и без сахара, а готовился он «всухую» из одной только свежей кукурузы, поэтому, в отличие от московского, совершенно не отдавал маслом.

    Старая бабушка, продававшая «ади-буди» в арке дома 2 по улице Абовяна, наверняка была довольна русскими туристами: именно около нее останавливались экскурсионные автобусы, и туристы как дети радовались невиданному лакомству, и строились в очередь. Возможно, бабуля даже приплачивала за это экскурсоводам…

    Поверят ли нынешние молодые ереванцы, привыкшие к отличному мороженному, что тогдашнее ереванское мороженное было несладким, с привкусом маргарина, а эскимо было вовсе без палочки…

    Когда в 60-е годы по всему Союзу распространился кефир, ереванцы его не приняли. Пару раз его пытались завезти в магазины, но покупатели сочли, что это мацун, бессовестно разбавленный водой, и молочные комбинаты перестали его выпускать. Зато на ура прошло местное изобретение — напиток «зепюр»: это был ацидофилин с тархуновым ароматом, подкрашенный в голубой цвет или с розовым вареньем, соответственно, розового же цвета. Кажется ли мне сейчас через десятилетия или правда — ни один из нынешних фруктовых вкусов так не подходил к йогурту, как эти два — тархун и роза!
    Фабрика с таинственным названием «Комбинат восточных изделий» выпускал оригинальные сладости с вычурными названиями — а вот простые пирожные были совсем не вкусными…

    Все оригинальная продукция удавалось на славу: первые в СССР электроинструменты — гитары «Крунк», «Крунк-60» и «Армения», ионики и электроорганы знали по всей стране. А вот пианино получались, честно говоря, не очень хорошими…
    В Ереване можно было купить такие странные предметы, как абажур для ночника, сделанный из чистой меди, или фонарик, спасающий водителя от ослепляющего света фар… А обычные лампочки второго по величине в СССР электролампового завода стали служить больше одного месяца только к началу 80-х годов…

    Когда в 70е годы вошли в моду пластиковые сумки-пакеты с многоцветным рисунком (а ведь было и такое время, когда пластковый пакет был модным аксессуаром!), а технологии для нанесения рисунка на пластик еще не было, ереванские печатники нашли выход в выпуске пакетов с двойным слоем прозрачной пленки, между которыми вставлялся рисунок, отпечатанный на бумаге. И в то же время, дети окрестили школьные дневники армянского производства «ишханами»: серые снаружи и густо-розовые внутри, как севанская форель, они были отпечатаны вкривь и вкось на отвратительной бумаге…

    Ереванцы шили лучшую в СССР обувь. Однако вслух об этом прямо говорить не полагалось. Ереванец бы сказал «наша обувь — в числе лучшей», не более того. Хотя конкретно в вопросе обуви даже сравниться было не с кем, однако оставаться психологически одиноким даже на вершине успеха было чуждо ереванскому духу.

    Сперва фабрика «Масис», а потом и фабрика «Наири» выпускали качественную и красивую обувь, которая шла и на экспорт. Но этими крупнейшими фабриками обувное творчество в Ереване не ограничивалось. Возле магазинов всегда можно было увидеть мастеров-частников, которые вежливо и вкрадчиво критиковали фабричную обувь и предлагали свою, «невиданно хорошую»: из лучшей кожи, по новейшим колодкам, а главное — сшитую настоящим мастером!

    В обувной области была настоящая конкуренция, которую вели с упорством сотни мастеров, и профессия обувщика многие годы была на вершине престижа.

    «Я сапожник, славный малый!
    Обувь сошью, какой не бывало!
    Дороже продам на базаре ее —
    Милую буду держать хорошо!»


    Это типично, что материальный мотив труда оформлялся всегда в виде заботы о ком-то близком. Иначе было бы «неудобно». И это типичное выражение — «хорошо держать» (содержать) кого-то: одно из важнейших достоинств ереванского мужчины. А для того, чтобы достичь желанной цели, оправдать ожидания близких и любимых, надо было сначала сделать нечто особенное, небывалое! Трудно было найти ереванца, который бы не признавал за собой такой способности.

    И, когда было где разгуляться буйной фантазии, ереванцам многое удавалось. При этом интересно, что ничто, промышленно производимое в Ереване, не становилось предметом какой-либо гордости для ереванцев. Они не воспринимали промышленную продукцию как что-то «свое». Впрочем, споров, разговоров о продукции и производствах было достаточно, и поэтому престиж мастерства был психологической основой существования целых слоев ереванского общества, обеспечивал статус людей в их шраджапатах.
    - В этом гостиница Я директор!

  3. #43
    Он самый Artak's Avatar
    Join Date
    Sep 2008
    Location
    Ереван-Торонто
    Posts
    1,378

    Default Столица «гитаванов»

    Столица «гитаванов»


    Как и в 60-е годы, в 70-х и 80-х большими темпами продолжало расти число научных учреждений Академии наук Армянской ССР, наукоемких производств, предприятий так называемой «отраслевой науки», то есть таких, которое непосредственно подчинялись министерствам, расположенным в Москве. Некоторые из таких институтов и заводов начали преобразовываться в «научно-производственные объединения». Коллективы исследователей, разработчиков, рабочих делились и росли. Почти всегда и во всех областях, будь то медицина, электроника или химия, образование нового учреждения было связано с именем и активностью какого-то ученого, с явлением нового научного или организаторского таланта. Институты, имевшие сложные названия, в Ереване называли просто по фамилии его организатора. Институт Мергеляна, институт Фанарджяна, институт Мнджояна, институт Геруни… Иногда институт или завод называли даже не по фамилии, а имени директора.

    Институты и научно-производственные объединения верой и правдой служили своим министерствам в Москве. Они не только не обманывали ожиданий руководства, но и во многих случаях сильно их опережали, осваивая самые передовые области науки и техники. Именно поэтому постепенно Москва теряла над ними полный контроль: те достижения, которые появлялись в Ереване, не входили ни в какие бюрократические планы, были всегда неожиданны.

    Ереванский Институт математических машин прошел путь от знаменитой на всю страну машины М3, создал первую в Союзе программно-управляемую машину, впервые в мире применил независимую логику в периферийных устройствах и впервые посадил процессорный модуль на общую шину с периферией. Появились знаменитые «Раздан» и «Наири-2», затем перешли к разработке сразу двух принципиально разных серий машин, и с блеском вели разработку в обоих направлениях, пока, наконец, не создали лучшую в СССР машину ЕС-1045 и управляющий комплекс «Наири-4В».
    Бюраканская астрофизическая обсерватория год за годом продолжала удивлять мировую научную общественность новыми результатами. Виктор Амбарцумян, академик, который не любил слово «ученый», предпочитая называть себя и коллег «научными работниками», в течение 60-70 годов был образцом армянской научной мысли. Каждая из его гипотез становилась предметом бурных дебатов. Каждый раз судьба его научной школы висела на волоске после очередной смелой публикации… И раз за разом ученые мира получали подтверждения его правоты.

    Каталог галактик Б.Е.Маркаряна известен всему миру, а книга Л.В.Мирзояна о вспыхивающих звездах стала первым исследованием ранних стадий эволюции звезд-карликов. Это направление вскоре дало самые важные результаты о происхождении Вселенной.

    Обсерватория положила начало регулярным конференциям ученых в Армении, сделала Армению научным центром, познакомила мир с потенциалом армянских ученых. Начиная с двух всемирных конференции по связи со внеземными цивилизациями (а этим вопросом в Армении никто не занимался), которые прошли в Бюраканской обсерватории, как бы негласно воцарился принцип: «Ученые Армении интересуются всем. Нет такой проблемы, по которой не имело бы смысла съездить в Армению, пообщаться с армянскими учеными». И Ереван принимал ученых с мировым именем изо всех стран мира, и начинались новые проекты, и ведущие ученые тянулся к Армении точно так же, как армяне тянулись к передовой науке.

    Благодаря Бюраканским конференциям в Армении побывало пять нобелевских лауреатов, до тех пор не посещавших СССР, а кроме них тут побывали поименно все виднейшие астрономы мира.

    Самый крупный в СССР электронный ускоритель и станция для исследования космических лучей на горе Арагац, основанные братьями Алиханянами, теперь стали большим научным центром — Ереванским физическим институтом, с мощным теоретическим отделом, с постоянным участием в крупнейших конференциях и в деятельности международных центров физики элементарных частиц, таких как ЦЕРН, ОИЯИ и МАГАТЭ.

    Физики Армении в 70-е и 80-е годы стали частью всесоюзной сети физических исследований, участвовали во всех важнейших конференциях и симпозиумах, вовлекались как в открытые, так и в закрытые исследования.

    В те годы, когда, по словам Вознесенского были «физики в почете», и по всей стране было множество физических факультетов, специализированных вузов, исследовательских центров, школ, закрытых городов, в которых проводились исследования в стратегически важных для страны областях.

    Ереванские физики вносили свой вклад не только в науку, но и в укрепление всесоюзного физического братства. Приняв у Одессы эстафетную палочку юмористического праздника «День физика», Ереван не выпускал ее несколько лет. Три Всесоюзных Дня физика прошли в Ереване — три веселых весенних праздника остроумия, выдумки и, конечно, армянского гостеприимства: ведь на праздники приезжали представители всех ведущих физических вузов и физфаков страны.

    Как и везде в мире, физики становились первооткрывателями новых областей техники и технологии.

    Чего стоят одни исследования в области лазеров, которые тут же в Ереване и нашли производственную базу. Первыми разработчиками программного обеспечения в Армении также стали физики.

    В Ереване велись широкие исследования в различных областях химии, которые были распределены по более десяти институтам, первые исследования в области экологии, биофизики, биохимии, физики аэрозолей и полупроводников, разрабатывались пищевые технологии, здесь получали капрон методом фотосинтеза, разрабатывали лучшие в Союзе препараты для кардиологии.
    В области медицины работало 6 крупных медицинских научных центров.

    Некоторые из институтов стали головными исследовательскими центрами в СССР: Институт радиотехнических измерений, Институт биохимии и ряд других.

    Научный комплекс Армении отличался большим разнообразием проблем и почти в каждой из областей выделялись личности, таланты. Рамки этого повествования не позволяют ни перечислить всех, кого хотелось бы назвать, ни углубиться в жизнеописание каждого из выдающихся медиков, геологов, историков, биологов…

    Вокруг Еревана возникло множество научных центров, к тому же часть городских институтов имело лаборатории и филиалы за пределами города. Там росли «гитаваны» («научные городки»), и вскоре карта пригородных автобусных маршрутов поменялась до неузнаваемости: теперь автобусы следовали от института к лаборатории, от гитавана до опытного поля…
    Древний Аштарак и новенький Абовян «городками» назвать было трудно, однако они, фактически, вошли в ереванскую городскую агломерацию как «гитаваны»: от трети до половины работающих в тамошних институтах и на заводах людей ездило на работу из Еревана. Вокруг старинного центра Аштарака возникло так много «гитаванов», что по числу научных учреждений он оставил позади Зеленоград и Новосибирск.

    По дороге в Аштарак высилась среди гор «карусель» гидропонической станции, за Аштараком — параболические антенны Института радиоифизики, выше по склону Арагаца блестели купола телескопов Бюраканской обсерватории, у отметки 2000 м над уровнем моря стояли радиотелескопы, еще выше — огромные антенные системы Института радиоизмерений, в скалах прятались ангары наблюдательной станции космического комплекса страны, и, наконец, ближе к вершине — фантастическая стеклянная крыша станции исследования космических лучей…

    Уникальное соседство древних памятников, диковатых горных пейзажей и редко-редко себя выдающих полусекретных современных производств, скрываемых от глаз многочисленных туристов… Рядом с деревушкой Гарни, куда все ездили посмотреть на недавно восстановленный храм, было едва приметное ответвление дороги. Там, на плоской площадке скального «языка» жил какой-то сонной на вид жизнью городок института «Гранит», обязанный своим рождением космической астрономии и, одновременно — военной оптике… В фойе института скромно стоял космический «сувенир» — обгорелый спускаемый аппарат космического корабля… А там, где-то внутри скалы, изготовлялись телескопы и спектрографы для спутников и орбитальных станций.

    Более полусотни научно-исследовательских институтов Академии наук Армении — это была видимая часть айсберга армянской науки. Еще около двухсот отраслевых институтов и научно-производственных объединений отраслевого подчинения составляли не только большую долю научного, но и значительную часть экономического потенциала Армении.

    Из-за закрытого режима этих учреждений о них известно гораздо меньше. В их числе было более 60 предприятий только Министерства электронной промышленности — крупнейшего из 6 полувоенных совестких министерств, каждое из которых независимо занималось разработкой и выпуском электроники и компьютеров.

    Завод «Массив» выпускал микро-ЭВМ «Электроника ДЗ-28», а расположенное в городе-спутнике Абовяне Производственное объединение «Позистор» — управляющую машину «Электроника-60» и первые термопринтеры. Неприметый заводик недалеко от ереванского вокзала снабжал страну первыми в Союзе дисководами гибких дисков. Согласно стратегии Министерства электронной промышленности, армянские заводы не должны были производить ничего сложнее резисторов. Они даже подчинялись главку в недрах Минэлектронпрома, которые курировал «резистивную подотрасль».

    В Армении даже было популярно высказывание министра электронной промышленности, который любил повторять: «Не дам компьютеров южней Ростова!». Так что изначально «Электронику-60» предполагалось производить в Ленинграде, «ДЗ-38» — в Пензе, а дисководы — в Рязани.

    Армянские электронщики получили право производить детали для них, но ни в коем случае не собирать изделие целиком. Надо ли говорить, что армяне несколько отклонились от ведомственной инструкции, и вскоре начали вагонами отгружать готовые компьютеры, производство которых в других городах так и не сумели толком наладить.

    МЭП производил компьютеры «секретные», и никому, кроме военных, не полагалось их включать и эксплуатировать. Ни в одной национальной республике не работали машины МЭПа. Из Центра заводам присылались чертежи машины со спутанной распайкой разъемов, чтобы она до времени не включалась. А когда готовая продукция прибывала в Россию, ее на месте перепаивали правильно, и она начинала работать.

    Армянские электронщики не считали, что ведут себя как-то нелояльно, когда разгадывали секреты министерских ухищрений. Они считали, что их представления о добре и зле правильнее. Министерства ничего не могли уже поделать с армянами — выросли корпуса заводов, успешно выпускались готовые комплексы, годные для применения не только в оборонных, но и в хозяйственных задачах, были созданы предприятия по разработке программ для них.

    Никакими меркантильными соображениями не объяснить тот факт, что армянские электронщики ездили по всей стране и на свои кровные покупали, выменивали и привозили в Армению программы и прошивки микросхем.

    А в МЭПе знали, что когда понадобится, можно рассчитывать на армян. В МЭПе существовало особое «спецподразделение» — разведка, которая занималась добычей секретов у зарубежных производителей. А уже с чем не справлялось «спецподразделение» МЭПа, то поручали армянам достать через родственников за рубежом! Так, армянам легко удалось раздобыть запрещенный КОКОМ (комиссией США по охране научно-технических тайн) ко ввозу в СССР новенький компьютер. Он был привезен крупнейшей американской фирмой в Москву на выставку без ключевой «начинки»: прошивки ПЗУ. Кто-то из армян, вызванных в Москву по этому случаю, сумел убедить кого-то из фирмачей-армян, что «пустой» компьютер продать Союзу не опасно.

    Восстановить прошивку не удалось — вместо этого удалось создать свою, не хуже.
    Армянские компьютерщики с помощью российских коллег наладили сборку улучшенной версии американского компьютера на одном из подмосковных заводов, причем даже не своего министерства!

    Вообще, преданно работая на свою страну и свою науку, армянские инженеры и ученые никак не хотели становиться патриотами одного «своего» министерства.

    Академические институты Армении, прежде всего Вычислительный центр АН Арм.ССР, несколько «межведомственных центров», открывшихся в Ереване, фонд «Алгоритм» и, конечно, Ереванские политехнический институт, перекидывали мостики между принципиально замкнутыми в себе ведомствами, ревниво охранявшими свои секреты не только от зарубежных коллег, но и от конкурентов внутри страны — других ведомств.

    Однако, как сказал один докладчик на конференции в ВЦ АН Армении, «доходя до Армении, ведомственные барьеры теряют свою серьезность». Действительно, барьеры таяли, когда бывшие однокурсники, работающие на предприятиях разных ведомств, встречаясь на нейтральной территории ВЦ АН свободно общались, и вдруг обнаруживали, что программы для «Наири 4» производства ЕрНИИММ (Минрадиопром) и «Электроника-60» («Позистор», Минэлектронпром), имеют сходную систему команд, и, значит, можно друг друга не дублировать, а устроить некое межведомственное разделение труда!

    Республика, по замыслу союзных ведомств, должна была производить либо чистые исследования, отделенные от производства, либо наоборот — «гнать серию», но тогда уж гнать слепо, по привезенным чертежам. А в Армении всякий исследовательский центр немедленно обрастал производственной базой, а производство обзаводилось одним или несколькими конструкторскими бюро, и расширяло область свое деятельности.

    Со временем компьютерной технике и электронике в Армении стали придавать все большее социальное значение. Это выражалось, прежде всего, в том, что по соответствующим специальностям в вузах стало обучаться большее число молодых людей. Уже в начале 80-х в Ереване создавались детские и молодежные компьютерные центры. Любая секретность, любые дела и амбиции отступали, если в каком-то учреждении появлялась новая техника, с которой можно было познакомить детей. Их водили на экскурсии, для них устраивали лекции и практикумы.

    Трудно сказать, что сказали бы те, кто «не давал компьютеров южней Ростова», если бы они увидели установленные бок о бок работающие компьютеры конкурирующих МЭПа, Минприбора, Минрадиопрома, Минэлектротехпрома и Минсудопрома, и машины зарубежных фирм. Армяне раздобыли! И, добавили бы армяне, поставили вместе, чтобы детям было удобнее учиться!
    Учиться! И если в каком-нибудь селе в зимнее межсезонье жители собирали компьютерные разъемы в 1982 году, раньше, чем до такого распределения труда додумались китайцы, или если в Абовянской колонии, где отбывали срок малолетние преступники из разных концов Союза, учили не чему-нибудь, а электронике, то для Армении это было нормально.

    Впрочем, союзные министерства получали все, что хотели, и даже намного больше:
    отлично работающие большие компьютеры Чарбахского завода, управляющие микро-ЭВМ с «Позистора», бортовые компьютеры для танков с Разданмаша, универсальные микро-ЭВМ с «Массива», суперЭВМ, системы управления огнем артиллерии и полетом стратегических бомбардировщиков с ЕрНИИММ, системы астронавигации подлодок с «Базальта», а также принтеры, дисководы, системы автоматики, антенные излучатели, астродатчики для космической техники, авиационные приборы, микросборки, разъемы, кабели, радомачты, военную электронную оптику, измерительное оборудование и лучшие в стране электродвигатели, которые с большим успехом шли на экспорт.

    Все это получалось с небольшими затратами, а странные ходоки из Армении все ездили и ездили в Москву, в министерства, и возили коньяки — а для чего? Чтобы взвалить на себя еще кучу новых заказов, и выполнять их за ту же, что и у всех в стране мизерную зарплату…

    К тому же, Ереван располагался в так называемой «второй зоне снабжения», то есть на полувоенных предприятиях тут отсутствовали привычные в Москве или Киеве «заказы к праздникам» или путевки в роскошные ведомственные здравницы у моря.

    Руководители ереванских предприятий создали свои особые способы поощрения и укрепления коллектива. Многие крупные научные и особенно производственные учреждения постепенно превращались, если можно так выразиться, в производственно-рекреационные комплексы: «завод — плюс база отдыха», «институт — плюс пансионат», и даже «лаборатория плюс ресторан». Очень удобно: пансионаты были не только для «своих», но были приписаны к предприятию, и имели не только гарантированную клиентуру, но и какие-то льготы. Или хотя бы какую-то свободу от опеки местных властей (ввиду прямого союзного подчинения предприятия). Что касается «гитаванов», то они сами по себе служили и дачными поселками как для жителей, так и для их родственников и друзей.

    К 80-м годам половина пансионатов Армении принадлежала непосредственно предприятиям. Если учесть, что из второй половины большая часть также была «профессиональными», принадлежа союзам писателей, композиторов, художников, архитекторов, то чисто туристических оставалось не так уж много.

    Можно было поехать на шашлык в «Гранит», или отметить день рождения на заводе «Эребуни» (в ресторане), или поехать отдыхать в «Наирит» или «Мергелян» (пансионат, как и владеющий институт, в народе часто называли именем создателя института).

    А уж к приему туристов были приспособлены все несекретные научные учреждения и вузы. В каждом вузе имелся клуб экскурсоводов, ориентированный, прежде всего, на научный и студенческий туризм.

    Институт древних рукописей, Бюраканская обсерватория, Вычислительный центр Академии наук, Лаборатория бионики, Институт виноградарства и многие другие институты всегда были готовы принять экскурсию, побеседовать с гостями на нескольких языках, нередко — угостить и даже иногда устроить на ночлег.

    Об успехах армян в науке и технике писалось немало. Почти в любой стране мира можно найти ученых-армян. В Москве и Ленинграде, в Новосибирске и Киеве трудилось и трудится много ученых с армянскими фамилиями. О достижениях армян-руководителей и ведущих специалистов крупнейших военно-промышленных предприятий СССР, таких как ОКБ «МиГ», «Ил», «Сухой», НПО «Молния», Тушинский машзавод, ВНИИЭлектромеханики и других мы узнаем только в последние годы. Да, общеармянскую склонность к наукам трудно отрицать…

    …Но здесь мы рассказываем о другом. О городе, который принял в себя науку, стал столицей сотен научных институтов, и был без ума от своих странных научных работников — удивительно несолидных на вид, но страшно талантливых. О городе, где люди шли на работу неспешным прогулочным шагом и там вдруг создавали то самое «что-то невиданное».

    А ведь именно за «невиданное» («чтесневац») и «своеобразное» («юроринак») и любил ереванец ереванца! И вот он шел на работу не спеша, создавал там это невиданное, а потом с озабоченным видом спешил в кафе: не опоздать бы, друзья ждут! И усаживался там с гордым видом ну, совершенно лишенного забот человека!

    Ереван был одним из советских «наукоградов», но это был, по-видимому, единственнный случай, когда город науки развивался не по указанию «сверху», а сам по себе, в силу внутренних причин и ресурсов. Ереванская агломерация научных городков и институтов была действительно эффективной агломерацией — то есть служила научной кооперации и обмену опытом, игнорируя межведомственные барьеры.
    - В этом гостиница Я директор!

  4. #44
    Он самый Artak's Avatar
    Join Date
    Sep 2008
    Location
    Ереван-Торонто
    Posts
    1,378

    Default Соседи с киноэкрана

    Соседи с киноэкрана


    Когда-то в армянском кино была, можно сказать, одна-единственная тема: тема чести и достоинства.

    Эта тема — а она и армянской литературе тема классическая —
    стала самой старой компонентой армянского кино, присутствовавшей с самого момента его зарождения. В центре сюжета фильмов «Пэпо», «Тжвжик», «Высокочтимые попрошайки», «Гикор», «Из-за чести», «Мсье Жак», «Кум Моргана», в которых блистали многие замечательные актеры (В.Вагаршян, Р.Нерсесян, В.Папазян и др.) был именно конфликт попранной чести. Сколь бы не простым показался сегодня сюжет такого фильма, он обозначал не только важнейшую для этноса тему, но и собственный его угол зрения на конфликт: согласно армянскому пониманию, это была всегда трагикомедия чести.

    Трогательный или смешной человек в феске (житель Западной Армении) — обязательный образ, личность, готовая терпеть унижение достоинства, думая, что сохраняет его. И наоборот — человек в папахе или картузе (житель Восточной, «русской» Армении) — смелый защитник своего достоинства или хитроватый, «себе на уме» мужичок. Фактически, прообраз жителя новой Армении, символ восстановления ее достоинства.

    Раннее армянское кино, даже если судить только по тематике сценариев, было всегда по-настящему национальным кинематографом. Сколько-то классики, сколько-то характерных картин на «актуальные» темы: революционно-приключенческих, из жизни жителей села и из жизни строителей…

    В шестидесятые годы появилось, а в 70-е и 80-е расцвело совершенно новое кино, для которого не играли роль ни сюжет, ни историческая эпоха, ни сообразность реалиям… Это новое кино развивалось и жило в своем собственном выдуманном мире, а потом вдруг этот мир сходил с экранов и продолжал жить сам по себе…

    Новое армянское кино было носителем на редкость единой, ясной нравственной позиции. Пожалуй, никакие армянские люди искусства в такой мере не выказывали общность, преемственность и высокий уровень нравственного идеала, как это делали люди армянского кино. В советское время, когда к обсуждению любых этических тем люди относились с крайним предубеждением, для многих художников их искусство служило укрытием от патетических нравоучений и морализаторства. Армянские киношники, напротив того, казались небожителями — настолько «не в ногу» с переменчивой официальной идеологией появлялись кинопроизведения, и, одновременно, настолько ровным, как по единому замыслу, узором заполняли они культурное пространство, не занятое хотя и живой, но небогатой армянской современной прозой.

    С поэзией в Армении всегда было как-то лучше. Новое армянское кино по своему методу было прямым продолжением поэтической речи. Язык армянских кинопроизведений почти непереводим. Армянские фильмы, как документальные, так и художественные, будто иероглифы — односложны и одновременно многозначны.

    На протяжении всей истории Армянской ССР, как художественное кино, так и очень сильная кинопублицистика почти никогда не искали аудитории нигде, кроме своей республики. Собственно, сами армянские кинохудожники не искали никакой аудитории вообще, испытывая преданность не зрителю, а лишь своим внутренним идеалам.


    Перекинуть мостик к нравственным позициям нового армянского кино нам поможет, как бы странно это ни показалось, история о дубляже одной российской кинокартины...

    «Романс о влюбленных» Евгения Григорьева и Андрона Михалкова-Кончаловского — поэтический фильм о светлых днях и потерях, о тех людях, что верны любви, дружбе и Родине, о мужской чести и о воле к жизни. Глубокие и точные характеры людей, обрамленные поэзией родного двора, тревогами матерей и красящим мир детским смехом.

    Этот фильм был одним из немногих фильмов всесоюзного проката, который в Ереване смотрели с настоящим восторгом: обсуждали, спорили, хвалили, отрицали, приводили в пример. Я бы взял на себя смелость сказать, что в этом фильме ереванцы видели именно те чувства русских людей, которые безоговорочно любили и разделяли. В этом фильме читали и примечали идеальные черты, которыми наделяли русских скорее, чем своих соотечественников.

    Делать перевод «Романса о влюбленных» на армянский, конечно не было прямой необходимости — фильм уже посмотрели, кажется, все. И все же его сделали. Казалось бы — зачем? Перевод фильмов на армянский был всегда своеобразным ритуалом принятия (кроме, может быть, переводов фильмов о Ленине и еще нескольких «обязательных» фильмов). Кроме того, возникал интересный психологический эффект. Поскольку на армянском языке говорили почти одни только армяне, смотря переведенный фильм, можно было представить, что на экране действуют соотечественники. По крайней мере, создавалась возможность «примерки»: насколько подошли бы армянам те или иные действия и слова.

    Перевод «Романса о влюбленных» был сотворен с выдающимся поэтическим и актерским мастерством, и армяне смотрели фильм снова и снова с огромным воодушевлением. Поступки и слова героев фильма прошли испытание «примеркой»: многие люди ощутили не то что близость — неотличимость своих духовных ценностей от идеалов русских киногероев. И то, что в «Романсе...» полном русских песен, в какой-то момент тихо звучит армянская песня, воспринималось как почти мистическая обратную связь: будто рассказывая о русской любви к женщине, любви к жизни, о материнстве, о прекрасной Родине, русские создатели фильма чувствовали близость своих чувств и чувств армянских.

    Хочется надеяться, что воспоминание о фильме «Романс о влюбленных» тем из читателей, кто смотрел его, поможет почувствовать знаковые темы армянского кино, и облегчат сложность межкультурного перевода…

    Могла ли такая перекличка чувств с русскими возникнуть до 60-х годов? Однозначно можно сказать — нет. В 60-е годы только началось самоосознание жителями Армении себя как субъекта взаимоотношений между народами большой страны.

    Будь иначе, не было бы и того неожиданного переосмысления и повторного переживания Великой отечественной войны, которое вдруг понадобилось ереванцам в 60-70 годах. На экран чуть ни ежегодно стали выходить кинокартины, в которых, так или иначе звучала тема прошедшей войны. Если быть точнее, именно что — «иначе»: это были фильмы-воспоминания о годах, в которых запечатлелись неброские лица людей невыразимой душевной красоты. Людей, которые ушли и не вернулись…

    Вот русский солдат делится хлебом с армянской семьей. Вот уходит на фронт застенчивый кузнец Мко, а за ним уходит санитаркой его жена — тихая судомойка Люба… Уходят, и остаются навсегда в памяти мальчишки. Авторы фильма находят ожидаемую армянским зрителям интонацию теплого юмора в изображении почти всегда немногословных, а то и вовсе молчащих героев и персонажей: будь то высокорослый Ашхарапет, которого, провожая на фронт, мать умоляет «не торчать из окопа», или та же Люба, которая ежедневно усердно начищает наковальню в кузнице до самоварного блеска. Зритель проникается чувством к героям, наделенным трогательными и даже потешными чертами, чтобы потом познать горечь потери, когда они уйдут навсегда…

    Вот жители армянского села ставят памятник односельчанам, и герой-фронтовик добавляет в список на памятнике фамилию погибшего русского друга…

    Рядом с русскими, вместе с русскими — один из лейтмотивов кино того времени.

    Кинокартины «Терпкий виноград», «Хлеб», «Последний бросок», «Подснежники и эдельвейсы», «Треугольник», «Мосты через забвение», «Памятник», «Ущелье покинутых сказок», «Солдат и слон» — это фильмы о взрыве непокорности тем обстоятельствам, которые породила война, это бунт против ненависти. Особый ереванский протест — лишенный агрессивности, не имеющий к ней никакого отношения. Акт самосохранения души через альтруизм, дружбу, преданность и любовь.

    Безусловная смелость, с которой армянское кино бралось за сюжеты, представлявшие одну-единственную драматическую коллизию, «одно обстоятельство — один поступок», каждый раз приводили к удивительному художественному открытию смелой, свободной и чистой души незаметного, скромного человека.


    В фильме «Солдат и слон» рядовой Великой отечественной в победном 45-м году по заданию командования везет трофейного слона для ереванского зоопарка. По голодным русским деревням, мимо невеселых детей ведет животное, которое надо еще и кормить…

    Ну как не понять измученным войной деревенским женщинам и детям, что слон нужен! Нужна радость, иначе не наступят хорошие дни. Как не вглядываться солдату в глаза голодных детей и не пытаться устроить им маленькое представление. В неказистом обросшем щетиной солдате нет стати победителя, ни подобающей возрасту серьезности, ни высоких дум. Ничего не узнаем мы и о его семье. Но зато ни жалостью к себе, ни трагизмом опыта не запачкался он на войне…

    Такую же позицию несли зрителям фильмы, где обстоятельством выступал Геноцид армян 1915 года («Наапет», «Дзори Миро»). Для авторов не было ничего важнее, чем внимательный анализ возрождения израненной души, рассказ о ее «поступке жизни», о дне прозрения и возврата из мрака беды, о спасительной любви. Горе побеждается тогда, когда душевные силы человека совершают подвиг обращаения к людям, к будущему.

    Тему душевной красоты человека армянские режиссеры умели раскрыть и в приключенческой картине, и в комедии, и в бытовой драме. Фильмов последних двух жанров в армянском кино было большинство. В каждом из них, особенно в фильмах, рассчитанных на выход на всесоюзный экран на одной киноленте лежат как бы два разных фильма. Например — комедия («Когда наступает сентябрь», «Невеста с севера», «Шелковица», «Мужчины») и, параллельно с ней, тонкий психологический портрет, сага о витающем над людьми ангеле дружбы и взаимопонимания. О стоящих за по-детски солнечным характером и армянских, и русских героев тяжелыми днями, из которых они вышли не растеряв любви и умения радоваться миру и человеческому теплу, а может, наоборот, научившись этой любви.
    Этот второй, скрытый фильм старался не мешать первому: пусть зритель сам выбирает, что ему видеть… Ереванцы «видели по-своему». Если к ним присоединялись разделяющие их чувства люди, они становились друзьями Еревана.

    Фильм «Невеста с севера» Н.Оганесяна по сценарию Ж.Арутюняна — это классика армянского кино. Долгие годы этот фильм служил чем-то вроде забавного справочника по общению армян и русских. Он настолько вошел в бытовые реакции и разлетелся на цитаты, что, прежде чем на нем остановиться, придется напомнить армянским читателям, что эти строки будут читать и русские читатели…
    …Парень из армянской деревни, служивший в армии в российской глубинке, находит там себе невесту. Молодые дают телеграмму родителям парня, чтоб те приехали благословить их брак. …В русское село отправляется из Армении целая делегация, в которую, кроме папы и мамы, включают «опытного в таких делах» дядю жениха, «сельского интеллигента» — школьного учителя французского языка, и даже бывшего фронтовика, который воевал будто бы «в тех самых местах».

    С русской стороны их встречает такая же точно конфигурация родственников и близких невесты. И все было бы прекрасно, да только мать невесты, не желая отпускать дочь («у них же там землетрясения в этих горах!»), избегает встречи с будущими родственниками.

    Из этой симметрии персонажей русской и армянской деревни авторы фильма извлекают целый фонтан смешных ситуаций. Важный сознанием своей миссии отец жениха Мурад (А.Нерсесян) и нерешительный отец невесты Николай (Ю.Медведев), мямлящий, что «дочь — это дело по женской части».
    Веселый остряк дядя невесты Иван (С.Чекан) и числящий себя «бывалым человеком» дядя жениха Сероб (А. Джигарханян), которые быстро находят общий язык и везут Артака и Валю в загс без родителей.

    Две бесподобные мамы молодоженов Наталья и Арусяк, одна из которых (И.Макарова) варит медовуху для простудившегося Артака, а другая (В.Мириджанян), узнав будущую невестку, кричит «Ты — Валя? Мурад, Сероб! Да она же просто золото!».

    И галантный учитель французского (Е.Манарян) находит здесь коллегу в лице кокетливой «француженки» местной школы (Л.Кронберг), и фронтовик, утоляющий свою любовь к русским речкам и березкам, встречает сверстника, который зычным басом выдает: «Я всегда говорил, что такой воды и такого винограда, как в Армении, нигде нет. Я нигде не встречал. Это, знаете ли вы, что-то особенное!».

    Это звонкая смесь комичных ситуаций с постоянными вспышками эмоций горячей взаимности, ощущения родства, продолжения труда и чувств армянского села в русском селе. Как приятно Мураду Вартаняну зачерпнуть лопатой жирный чернозем! А какую гордость испытывает он за Арусяк, нашедшую ласковый подход к непослушной корове!

    Одинаковые по существу и непосредственности и такие разные по темпераменту и акцентам реакции, бурное удовольствие армян и русских от «экзотики» друг друга, два языка, просто и естественно звучащие рядом, люди, для которых далекий край оказывается родным — все это не только обрамялет любовь молодых, но и распространяет чувство любви на семьи и народы.

    Фильм «Невеста с севера» стал для жителей Армении долгожданной экскурсией по русским характерам, по «северным сортам» общего добродушного озорства, которое, считали здесь, роднит наши народы.
    А уж насколько хотелось зрителям в Армении услышать теплые слова из уст русского человека в ответ на свою симпатию к России! При первых показах этого фильма даже ходил слух, что монолог дедушки об Армении был включен фильм вне сценария, что в России к съемочной группе действительно подошел такой дед и все это сказал, и его просто попросили повторить это перед камерой…

    Настоящие же русские слова вставил в этот фильм поэт Андрей Вознесенский, он написал слова к двум песням на музыку Арно Бабаджаняна. Одна из этих песен стала широко известной — «Кисть рябины». Она о любви, которой «и метели и заносы — не беда». Жаль, что поэт не расслышал настоящую мелодию этого фильма…

    Творчество армянских режиссеров, известных всесоюзному зрителю, в целом имело две ипостаси — «для всех» и «для понимающих». Достаточно привести в пример Эдмона Кеосаяна. Для всесоюзного зрителя это автор фильмов о «Неуловимых мстителях». Для армянских зрителей и их друзей — автор фильмов «Мужчины», «Ущелье покинутых сказок», «Когда наступает сентябрь» — тонкий и лиричный психолог, голоса героев которого звучат в душах армян не одно поколение.

    Помните уже упоминавшийся фильм «Парни музкоманды»? Это был дебют Генриха Маляна — режиссера, герои фильмов которого — скромные люди, способные на поступки и переживания неожиданной глубины — сходили с экрана и жили в Ереване с 60-е по 80-е годы.

    Что делал Малян? Быть может, рассказывал армянам, кто они такие… Пожалуй, это был единственный автор в Армении, герои которого всегда делали свой нравственный выбор в новых, неожиданных условиях: когда нельзя было опереться на образцы прошлого. Герои Маляна всегда на шаг впереди современников, и их внутренняя свобода не только неожиданна и загадочна для зрителя, она как-бы «ниоткуда», сама по себе, она ни на что и ни на кого не опирается. Герои не скованы ни советскими идеологическими догмами («Путь на арену», «Треугольник», «Айрик»), ни патриархализмом общества («Наапет», «Кусочек неба», в русском прокате «Пощечина»).

    Живя в том же реальном мире, что и окружающие, они видят его как-то по-своему: свободные среди несвободных, однако не держащие в душе зла. Не меняющиеся сами, и не стремящиеся менять других. Можно было бы сравнить их с романтическими героями Александра Грина — настолько они «не от мира сего», да только сделать это не позволяет во-первых, тот жесткий реализм, который окружает героев в фильмах Маляна — выписанный тонко и зорко. Во-вторых, герои Маляна принципиально не красивы внешне. Их красота — только внутри.

    В фильмах Маляна нет противостояния положительных и отрицательных героев. Есть противопоставление романтиков и обывателей. Эти романтики порой простодушны, как и «положено» романтикам, но почти всегда удивительно изобретательны, и очень часто — забавны (что необычно для главных героев). А обыватели, в свою очередь, выписаны так глубоко и тонко, что их и обывателями не назовешь: просто другие люди со своими проблемами, нуждой или мелкими радостями. Они, по сути, родня главного героя и оттого конфликт с ними — конфликт тяжелый, конфликт с близкими. И мы всегда видим, как непросто дается поступок главному герою: мешает не столько противодействие других, сколько жалость к ним…

    Каждый из фильмов Маляна и сценариста Агаси Айвазяна производил непередаваемое впечатление на ереванцев. Без преувеличения, люди становились более и более независимыми и самостоятельными. Не ищи оправдания для себя ни в идеологии, ни в мнении окружающих, ни в опыте отцов. Проживи жизнь сам, слушая свой внутренний голос!

    Фактически, фильмы Маляна были стержнем сопротивления молодых людей воинственному «рабизу», примером смелости и раскрепощения.

    Нравственный портрет армянских киногероев не менялся с «Парней музкоманды»(1959) до «Кусочка неба»(1980). Над ним оказались не властными все те бурные перемены, о которых рассказано, в частности, и этой книге.

    Сирота Торик (А.Адамян) из «Кусочка неба» рос заботами тети (С.Чиаурели) и дяди (Ф. Мкртчян). Рос он робким и застенчивым мальчиком. В глазах его отражалось лишь синее небо с белыми крыльями голубей. А вокруг шумел восточный город, полный жеманных ритуалов и лицемерных правил. Когда вырос Торик, даже старшая дочь золотаря, и та не хотела идти замуж за скромного паланщика (мастера по пошиву подседельников для ишаков), как ни старается угодить всем правилам сватовства добрая тетушка Турванда.

    Одна за другой выходят девушки замуж за богатых франтов. А Торик влюбляется в девушку ангелькой красоты из местного борделя. Мещанский мир западноармянского города, жестоко карающий за куда меньшие «грехи» против своих законов, ополчается на Торика, но в парне оказывается так много доброй силы, так ярко его счастье с любимой Анжель! Мимо, мимо проносятся возмущенные лица обывателей. Мчится по городу карета, и сидят в нем Анжель и любимая тетушка, и Торик правит лошадьми, и небо с голубями, как в детстве, отражается в его глазах!

    …Когда в многолетней цепочке образов зазвучал новый аккорд, синхросигнал, выраженный мелодией Тиграна Мансуряна, из фильма «Кусочек неба» на улицы Еревана вышли герои — Торик, Анжель и тетя Турванда…

    Он поселился в том городе, где давно жили такие же чудаки и романтики Дмбуз-Арсен, Леня, голубятник Акоп, кузнецы Гаспар и три Мукуча из предыдущих фильмов. Не многие из них по фильму были ереванцами. Но, сойдя с экрана, поселились они именно здесь.

    Образы героев армянского кино 70-х – 80-х были как бы еще одной, самой желанной, волной мигрантов в Ереван. Волной, которая возмещала Еревану уехавших ереванцев и меняла счет в игре против адептов китчевой декадентской субкульуры.

    …Говорят, есть общие черты, присущие всем армянам мира. Возможно, есть. Но, тот, кто рос с фильмами Маляна и тот, кто рос без них, насколько бы не были они одной крови, так или иначе отличаются друг от друга. Армяне Генриха Маляна и Агаси Айвазяна жили только здесь, в этих розовых и оранжевых домах. Искать таких армян где-то еще было бы бесполезно…
    - В этом гостиница Я директор!

  5. #45
    Он самый Artak's Avatar
    Join Date
    Sep 2008
    Location
    Ереван-Торонто
    Posts
    1,378

    Default Механика благолепного «сюра»

    Механика благолепного «сюра»


    Армянский юмор, широко известный вне Армении по выступлениям юмористов, по анекдотам, студенческим театрам миниатюр, по армянскому кино и выступлению ереванских команд КВН — это по большей части плод хорошего освоения русских приемов юмора, и предназначался он прежде всего «на экспорт». Юмор для, так сказать, «внутреннего употребления» был несколько другим: по идее — более тонким и добродушным, а по приемам — куда менее ориентированным на игру слов (которая на армянский язык ложилась не так гармонично, как на русский). Зато «домашний» юмор цвел такими перлами абсурда и «сюра», что, пожалуй, ему трудно найти сравнение не только в Советском Союзе, но и в мире.

    Ближе всего, на мой взгляд, стоит к ереванскому юмору английская «небывальщина»: схоже сочетание абсурдности ситуации и сохранение при этом светского, невозмутимого выражения лица, «милого уюта» и вселенской доброты.

    — Нунэ, милая, тебе кофе в постель?
    — Нет, Рубик-джан, лучше — в чашку…
    (Кстати, тому, что это придумано в Ереване в 1964 году, есть письменные свидетельства!)

    Перлы «внутреннего» юмора быстро входили в речевые обороты, теряли свой первичный анекдотический вид, приобретая вид поговорок и присловий.

    — Гляди-ка, аж 6 часов!
    — Вот-вот! И это еще — только настенных!

    При исполнении на армянском языке игре слов не придается первостепенного внимания, зато возникает радость от порождения очередного абсурдного образа. Если есть настенные часы, то должно же быть и «настенное время»!

    И дальше, уже без остановки разыгрывается фантазия! Даешь абсурд на абсурде! И вот уже, потеряв ниточку, которая могла бы оставить шанс следующему слушателю воспринять диалог как смешной (или хотя бы понятный), двое «посвященных» гонят «полный сюр»:

    — Ребята, мы опаздываем!
    — Вот-вот! И это еще только настенных!

    Все. Шутка перестала быть собственно шуткой. Это теперь уже некая парольная фраза определенного круга, «шрджапата», поймешь ее — значит, примут тебя как своего. Аналогию можно провести с «сюрными» фразами питерской группы «Аквариум» и круга «Митьков»: их фразы и словечки знало полстраны, но скрытый их смысл был известен лишь «посвященным».

    Из-за речи разных шрджапатов, изобиловавшей подобными парольными фразами, на улице, в кафе, в магазине создавалась обстановка, в которой порой трудно было ориентироваться. Услышав сказанное продавцом, прохожим, новым знакомым, никто не мог быть уверен, что правильно понимает его цепочку реминисценций. Можно было быть уверенным лишь в двух вещах. Первое: собеседник прямо говорить не будет — это было бы грубостью. Второе: за всем непонятным кроется желание собеседника выказать вам почтение. Ох, как приятно жить с верой в уважение к тебе окружающих!

    Контролер: Ваш билетик!
    Пассажир: Спасибо, вас также, дорогой мой!

    Другим атрибутом ереванского юмора была непременная «бытовая небывальщина», рассказываемая с невозмутимым видом. По мнению ереванских шутников, мир не так хорош, в частности — не так благопристоен, каким он должен был быть. С другой стороны — идеально «благолепный мир» не просто недостижим: он абсурден, это чепуха и небывальщина. Так почему бы всем не сделать вид, что мы живем в этом идеально абсурдном, зато «добром» мире, а вот реальные грехи и печали просто невозможны: вы что же, не верите, что ли?

    Муж, вернувшись домой, застает жену в постели с другим мужчиной
    — Ашот?! — ну да, вот же — ты! — восклицает жена, обращаясь к мужу: — А я-то и думаю — этот-то кто, который лежит?!


    — Изините, как пройти на улицу Пушкина?
    — Друг ты мой дорогой!!! Раз уж ты меня уважил, спросил — как хочешь, так и проходи!


    Сидят двое парней в автобусе. Входит старушка. Один из парней встает.
    — Ты что встал? — спрашивает другой.
    — А как же! Возможно, эта бабушка желает сесть!

    Тогда поднимается и второй.
    — А ты-то что встаешь?
    — Ну как же! Возможно, бабуля желает лечь!

    Ценой абсурда «благолепие» достигнуто! Все невероятные ситуации представляются вполне возможными в этом абсурдном мире. «Я и сам не верил, а люди-то видели» («Тесног а егел»), убежденно говорит ереванец о самых невероятных вещах. Когда ереванец говорит «А что! Очень даже возможно!», тут уж точно речь идет о полной небывальщине. Поэтому наибольшее распространение получали анекдоты, где лох-несское чудовище, летающие напильники или змеи горынычи (в армянском варианте — почему-то непременно «полосатые») к недоумению слушателей-неереванцев совершенно не реализовывали своих чудесных свойств, а выступали в качестве рядовых персонажей, и соль анекдота состояла вовсе не в них…

    Наоборот, обстановка обычная, но лишенная юморно-мифологической атрибутики, вызывала у ереванцев чувство, подобное клаустрофобии: «Вай! — голосил ереванец, оказавшись в недружелюбной (то есть слишком буквальной, не допускавшей роскоши двусмысленности) обстановке — в какое [жуткое] купе я попал!».

    Зато как приятно было «забредать на грядки со свежим печеньем» (еще одна сакральная фраза) в своих беспредельных фантазиях! Когда воображение заводило беседу очень уж далеко, с удовольствием вспоминали о «печенных садах» или «грядках». Иначе это еще называлось: «Все-то танцы мы сплясали, остался только «Соловей на горке» — т.е. нечто, о котором никто не имеет понятия (и чего, возможно, просто нет), но все с серьезным видом соглашаются, что надо, конечно же надо сплясать и это. Ну, как же! «Соловей на горке» — вы что же, не знаете этот танец?!
    - В этом гостиница Я директор!

  6. #46
    Он самый Artak's Avatar
    Join Date
    Sep 2008
    Location
    Ереван-Торонто
    Posts
    1,378

    Default Друзья Еревана

    Друзья Еревана


    …Она стояла в зале одного из московских аэропортов. Ей очень хотелось в Ереван, к своему другу, а билета у нее не было. Да и поездка в Ереван ее, иностранной актрисы, визой не была предусмотрена… Армянские летчики узнали ее и взяли к себе в пилотскую кабину: без билета, без визы, движимые детским восхищением, и с той сметающей все препятствия решительностью, с которой Ереване помогают влюбленным. Потом она летала к Рубику часто… И узнавали ее в этом городе всегда. Точнее, узнавали в ней Надю из «Иронии судьбы», а в конце 90-х она снялась в армянском фильме «Симфония молчания». Но тот свой необычный полет Барбара Брыльска вспоминает и сейчас, в 21-ом веке…

    За любовью одного ереванца всегда стояла поддержка других ереванцев, причем в строгой последовательности: сперва от близких и знакомых, потом — любых незнакомых. Гостю одного ереванца оказывали гостеприимство и поддержку сначала его друзья, потом — дальние знакомые. А при необходимости могли помочь и незнакомые люди. Надо было лишь соблюсти весьма строгий политес, который бы убедил главного «хозяина гостя», что его главенствующая роль перед лицом гостя вне конкуренции.

    Один из харизматических культурных центров СССР, Ереван осознавал свою роль участника культурной жизни большой страны. Каждый город должен иметь свою профессию и свой стиль. Ереван выбрал роль приюта искусства, друга и покровителя талантов.

    С тех пор как в 1917 году в Москве сняли скульптуру Екатерины Великой работы Александра Опекушина, стоявшую в здании Московской городской думы, она хранилась в запасниках одного из московских музеев. Однако в Москве менялись политические веяния, и к концу сталинской эпохи скульптуре знаменитого скульптора могло грозить уничтожение. В 1952 году старый русский скульптор С. Меркуров перед самой своей смертью отправил трехтонную мраморную работу Опекушина в Ереван, в Картинную галерею. Автор множества памятников Ленину и Сталину (в том числе — самого большого в мире монумента Сталину в Ереване), Сергей Дмитриевич Меркуров родился в Армении, позже работал здесь, он знал — более безопасного места для произведения искусства ему не найти.

    В Ереване сохранили скульптуру Опекушина до наших дней, и уже в 2003 году возвратили в Москву.

    …В своих вкусах и пристрастиях в области искусства ереванцы были практически свободны от распространенных в СССР стереотипов, были очень далеки от идеологических битв на «культурном фронте». Часто просто не были осведомлены о них.

    А вот за настоящим искусством, за поднимающимися в разных краях страны талантами в Ереване следили с огромным интересом. Ничто не заставило бы этот город замкнуться на своих местных именах, постановках и концертах. Никогда не ревновали к успеху «чужих» — талантливый человек как можно скорее помещался в список потенциальных гостей Еревана. Знали, что он приедет, должен приехать обязательно! Оставался спорным только вопрос — кто, какой шрджапат, какой из «домов» его примет, первым протянет к нему ниточку приятия и доброжелательности.

    Юную Ларису Долину привезли в Ереван из Одессы джазмены Акселя Бакунца. Через три месяца работы в джазовом кафе «Крунк» певица впервые в своей жизни выступила по телевидению — на ереванском телеканале. На следующий день после этого выступления к ней, уже понимавшей немного армянскую речь, подошла в трамвае старушка: «Девочка, ты хорошо поешь!». Эти первые слова признания, услышанные джазовой певицей от ереванской бабушки, Лариса Долина запомнила так же, как и многие молодые артисты из разных краев страны, заслужившие в Ереване первые аплодисменты.

    Ереванская публика могла шокировать артиста своей детской непосредственностью. Если зрителю нравилось — он мог аплодировать столько времени, сколько ему позволял запас энергии, не считаясь с окружающими, со временем, да ни с чем на свете. Зритель вскакивал с места и кричал «Айо!» («Да!») на той музыкальной фразе, которая ему лично пришлась по душе.

    Если же не нравилось — никакие приличия не играли роли: выступающего могла настигнуть страшная, глухая тишина зрительного зала…

    Алла Пугачева в самом начале своей известности приезжала в Ереван вовсе не петь. Ее ждали друзья, жившие в знаменитом «кривом доме» на улице Московян. Но частный визит в Ереван не мог остаться лишь частным визитом, если тебя заметил и полюбил этот город… И стала эта любовь взаимной, потому знаменитая песня «Звездное лето» прозвучала именно здесь, в армянском детском фильме с тем же названием. Может быть, не случайно, что именно тут Пугачевой впервые захотелось самой написать слова к песне! Помните — «Я так хочу, чтобы маленьким и взрослым / Удивительные звезды дарили свет». Это — об Армении. Следующие визиты в Ереван Пугачевой скрывать не удавалось: вездесущие мальчишки из «кривого дома» выбегали на улицу и сообщали всем прохожим: «А у нас Алла Пугачева приехала!»

    Такие люди как скрипач и дирижер Владимира Спиваков, актер Михаил Державин, директор «Эрмитажа» Михаил Пиотровский были связаны с Ереваном родственными узами, и Ереван этим родством гордился. Есть немало случаев, когда в артисте, приехавшем сюда, находили что-то новое, выходившее за рамки его амплуа. Например, всю жизнь игравший в кино Ленина артист Юрий Каюров сыграл в Ереване одну из первых своих «не-ленинских» ролей. Значит, кто-то увидел в нем то, что другие не замечали, что-то большее, что-то новое.

    Ролан Быков снова и снова приезжал в Ереван подбирать юных актеров, и обрел здесь много преданных друзей…

    Поэт Максим Танк после поездки в Ереван занялся вдруг переводами армянской поэзии…

    Кто принимал их, какая среда, какие «дома» влияли на их выбор, меняли их творческие планы? Многие из них характеризовали свое отношение как «дружбу с Ереваном». Приезжали не только выступать, отдыхать или работать. Приезжали дружить.

    Ереван бы способен не только заметить, но и, не колеблясь, поддержать тех, кому мешают творить. Когда Андрей Тарковский был в опале, в Ереване сняли фильм по его сценарию. Иосиф Бродский перед эмиграцией нашел здесь приют у своих друзей…

    Конечно, не так удивительно, когда друзья и коллеги приходят на помощь, даже идя на риск. На то и друзья…

    Но как не вспомнить, какую роль сыграл для российской рок-музыки Ереванский такосомоторный парк №1!.

    Советская цензура в лице «худсоветов» могла лишить права выступать любого певца, любую музыкальную группу. Когда такое происходило, многих спасала Армфилармония (позже — Армконцерт). Никогда не бывавшие в Армении ансамбли с легкостью записывались в «армянские артисты»: сюда цензура добиралась не всегда. Когда и это не помогало, был еще один выход — объявить ансамбль «самодеятельным». Им ведь тоже позволялось выступать. Вот как-то и повелось — записывать всех в «самодеятельность Ереванского таксопарка №1». «Первый таксопарк» был организацией мощной, богатой, почти мафией. В случае чего, его руководство могло решить «любые вопросы»… А артисты — что? Они порой даже и не знали, что числятся где-то там в Ереване водителями и диспетчерами! Ансамбль «Мираж» с Татьяной Овсиенко, «Машина времени», целый ряд известных и забытых ныне групп и солистов… Вообще-то мало кто из них был известен и интересен ереванским слушателям. В Ереване по-прежнему слушали только свою да западную музыку… Но срабатывал рефлекс — людям мешают делать то, что они хотят! И ереванцы приходили на помощь.

    …В одном туристическом справочнике ФРГ в 80-е годы писалось: «Красотам Армении перестаешь удивляться, как только познакомишься с местными жителями. Живой интерес и желание помочь во всем — вот главная армянская красота».

    Ереван не раз становился местом проведения всесоюзных мероприятий. Любопытно, но присходило это именно тогда, когда в других местах по каким-либо причинам этого сделать не удавалось. Кандидатура Еревана почти всегда возникала в последний момент, становилась «палочкой-выручалочкой».

    Так, «по запасному варианту», в Ереване проводились Всесоюзная филателистическая выставка, Всесоюзная выставка молодых художников, три Всесоюзных Дня физика, да и целый ряд других культурных и спортивных мероприятий.

    По разным причинам многие из них были немножко рискованными по советскому времени. Филателистов, например, считали чуть-чуть спекулянтами, молодые «непроверенные» художники могли выдать что-то недозволенное, а скандально антисоветского юмора бесшабашных физиков как огня боялись комсомольские чиновники Москвы, Гомеля и Одессы…

    Каждый из этих праздников, проведенных в Ереване, дарил гостям впечалляющий всплеск раскованного, неподцензурного общения, и Ереван приобретал сотни и тысячи преданных друзей.

    Был, правда, один курьезный случай…

    …В 1981 году, когда Еревана имел стойкую репутацию города, почти свободного от цензуры, Стас Намин организовал Ереванский рок-фестиваль. До 1981 года на ереванском велотреке выступало несколько зарубежных групп, а вот российская рок-музыка была ереванцам практически неизвестна. Более того, ереванцам было непонятен тот бесшабашный пыл, с которым вырвались из-под цензуры на вольный ереванский воздух российские музыканты. Хотя ожидалось выступление знакомых ереванцам Пугачевой и Леонтьева, но уже на второй день фестиваля публика не пошла: большая часть программы была очень слабой. Увидев полупустые трибуны, организаторы фестиваля открыли ворота настежь и впустили публику без билетов. Началась давка, параллельно с выступающими на сцене где-то под трибунами давали концерты какие-то не попавшие в число официальных участников российские группы. У российских гостей подобный разгул вызвал только восторг, если судить по тому, с какой гордостью некоторые из них потом вспоминали о своем участии в «Ереванском Вудстоке». Зрители же от редкостной давки, от «бесшрджапатной» смеси рабизной и «хипповой» публики, от непривычно «протестного» содержания песен пришли в опасное массовое возбуждение, снесли запертые ворота запасного выхода (в сторону парка) и рванулись по домам. Чтобы ворота на подобных мероприятиях срывали — это бывает, не так ли? Но чтобы вот так — обидно: не вовнутрь, а наружу, чтобы убежать от артистов!

    Впрочем, оценили гости и хозяева это событие совершенно по-разному. Стас Намин впоследствии писал, что «Первый Всесоюзный рок-фестиваль» удался на славу, что на нем было 70 тысяч зрителей (сознательно или нет, он приписывал велотреку емкость огромного стадиона «Раздан»).

    А в армянском Совете профсоюзов, говорят, родилась презабавная бумага, которая гласила: «Запретить Стасу Намину (А. Микояну) принимать участие на территории республики». Вот так вот! С тех пор Намин больше «не принимал участия на территории республики». Зато после фестиваля обрел такую скандальную популярность, которой не давали ему многолетние усилия в музыке. И первым из советских рок-музыкантов он был выпущен на гастроли за пределы СССР.

    По контрасту с этой историей, все массовые мероприятия, проводившиеся в культурно однородной среде, под контролем конкретного шрджапата, проходили замечательно.

    Не могу не вспомнить Всесоюзные Дни физика, которые организовывали студенты физического факультета Ереванского универститета. Сотни гостей из Новосибирска, Москвы, Ленинграда, Харькова, Одессы, Киева, Минска, Тбилиси…

    Десятки тысяч людей — студентов и просто людей с улицы — становились зрителями церемонии открытия юмористического праздника на площади перед Университетом. В воздух взмывал большущий воздушный шар, Мисс Физика верхом на лошади открывала праздник, в актовый зал Университета без всяких билетов входили все, кто смог в нем поместиться — «свои» и «посторонние». Участники концерта, составленного из студенческих песен и спектаклей театров миниатюр, мгновенно чувствовали — в Ереване можно показать и те номера, которые в родном городе наверняка запретили бы комсомольские «вожаки». Поэтому радостно прохаживались в уморительно смешных скетчах и по партии с комсомолом, и по очередям и дефициту. Доставалось не только Леониду Ильичу, но даже и Ленину.

    Как будто сам воздух подсказывал здесь — ереванцы не «настучат», им можно доверять.

    Хозяева праздника не отставали от гостей. Многие спектакли и песни прославили ереванский физфак. Правда, ереванцам была в диковинку острота политического сарказма в юморе гостей из России, и они осваивали непривычную тему через шутки русских друзей.

    Несколько дней перемещался по городу праздник физиков. В Клубе Физгородка проходил конкурс песни, в студенческих общежитиях — дискотеки, затем следовали экскурсии в Бюракан или Аштарак, заканчивающиеся бурным веселым застольем.

    По городу гуляли группы физиков из разных городов, кто хотел — вывешивал в понравившемся кафе юмористические плакаты (хозяева кафе потом звонили на физфак: «Нельзя ли прислать еще таких плакатов?»). Кто хотел — читал вслух юморески прямо на Оперной площади, собирая вокруг себя слушателей из вышедших на верчернюю прогулку горожан …

    Стоит ли говорить, что никаких инцидентов не было.

    Помню, вел я, недавний выпускник физфака, что-то вроде дружеской экскурсии для гостей-физиков из Москвы:
    — А знаете ли, коллеги, что у нас в Ереване почти нельзя встретить на улице пьяного?

    И тут, будто нарочно, чтобы доказать мою неправоту, из соседнего переулка донеслось нестройное пение с армянским акцентом: «Шумел камыш, деревья гну-у-лись!». Ошарашенный, я замолчал… Потом вся наша компания нерешительно потянулась в переулок, откуда доносилось пение…
    Ба! Да это наш друг-физик из Новосибирска подружился с местными мальчишками. Усевшись на бордюре, он бренчал на гитаре, а дети старательно подпевали старинной русской песне.

    Дружба участников «Дней физка» в Ереване, знаю это по собственному опыту, продлилась десятилетия. Думаю, настоящих друзей принесли ереванцам фестивали «Студенческая весна» Политехнического института, научные конференции, шахматные олимпиады. И не только они: приезжали в Ереван специалисты ли в командировку, актеры ли на киносъемки, военные ли на службу — они становились общими гостями. А уезжали — оставались кому-то друзьями. А всех, почувствовавших дух Армении, называли «айасер» («армянолюбы») или «Ереван аскацох» («знающие толк в Ереване»).
    - В этом гостиница Я директор!

  7. #47
    Он самый Artak's Avatar
    Join Date
    Sep 2008
    Location
    Ереван-Торонто
    Posts
    1,378

    Default Стройки, долгострои, радости и беды

    Стройки, долгострои, радости и беды


    С 60-х годов многое изменилось в Ереване. Однако армянское сознание привыкло оценивать успехи и достижения прежде всего новостройками. Чтобы продолжать быть любимым, городу надлежало всегда строиться, переживать дебаты по поводу новых архитектурных проектов. Когда сегодня я вижу бурную реакцию ереванцев на те или иные новостройки, хочется напомнить ереванцам, что так было всегда.

    В 70-е годы шла массовая жилая застройка районов на периферии города: осуществлялось планомерное превращение города в столицу с миллионным населением. Пятиэтажки на ближних окраинах сменялись девятиэтажными домами в более удаленных районах. Появились многоэтажные дома и в центре города. Каждое такое здание сперва вызывало резкое отторжение: Еревану было трудно прощаться с образом равномерно застроенного города, почти из каждой точки которого был виден Арарат…

    Но одновременно в Ереване шло и совершенно другое строительство. «Культурный энтузиазм» 60-х годов перерастал в образ жизни, и ереванской цивилизации было нужно увековечить все свои победы в виде архитектурных сооружений!

    То, что Армения дала миру чемпиона мира по шахматам Тиграна Петросяна, в сознании ереванцев означало, помимо всего, что в Ереване нужно что-то построить в этой связи. Архитекторы ухватились за эту идею, и в 70-х на берегу Гетара встал красивое, и, как всегда, очень оригинальное здание Дома шахмат — в виде трехгранной призмы.

    Идея треугольного Дома шахмат могла бы ошарашить кого угодно, только не жителей этого города, приветствовавших всякие нетривиальные ассоциации. Тут наоборот, многие считали, что форма здания сильно напоминает… шахматную ладью! В одном из путеводителей так простодушно и писалось: «Дом шахмат — здание в форме треугольной шахматной ладьи».

    Люди гордились теперь не только Тиграном Петросяном, но и его домом, а это было важно. Продолжалась традиция 60-х, когда дом становился символом выдающегося человека, и благодаря которому та или иная сфера деятельности (в данном случае — игра в шахматы) символически «прописывалась» в Ереване.

    Уже в 80-х возле Дома шахмат поставили памятник Тиграну Петросяну — первый в мире памятник шахматисту.

    Победы футбольной команды «Арарат» преумножили число футбольных болельщиков. Следствием этих побед стало строительство великолепного стадиона «Раздан». Обязательный ход армянского архитектора — странная, почти шокирующая форма строения. Очень уравновешенная при бьющей в глаза асимметрии. Новый стадион на 70 тысяч зрителей как бы висел над кромкой ущелья. Казалось: так стоять он не может. Но не упадет: скорее уж взлетит!

    Как и все другие стройки-символы, как и творения армянских архитекторов в Москве, стадион имел, на первый взгляд, симметричную форму, которая на взгляд второй оказывалась вызывающе острой, сложной асимметрией. Удивительна способность армянских архитекторов создавать такие формы, которые нельзя забыть, но и невозможно точно запомнить!

    В 70-е годы периферийная часть города, наконец, избавилась от художественного диктата центра и обрела свои собственные дома-символы и памятники.

    Пустовавший пьедестал Сталина в парке Победы занял монумент «Мать Армения».

    Вне центра города поселились новые здания-вехи: Дом Физика, Дом связи, Дом печати и красивые дома научно-исследовательских институтов. Часто люди даже не знали, что делается за стенами таких НИИ, но архитектурный образ подтверждал признание важности науки для Еревана.

    Рассказывая о видных стройках, нельзя не упомянуть, что в эти годы решения зависели уже не только от профессионалов-архитекторов, но и от партийно-государственной верхушки республики, которая, по контрасту с 60-ми, была и высокообразованной, и чрезвычайно активной. Архитектурных учреждений, к тому же, стало много, они конкурировали, их функции и полномочия пересекались. Не в армянском характере было скидывать с себя ответственность или сидеть сложа руки. Наоборот. И руководители республики, и каждый из архитектурных коллективов считал себя способным обойтись «без всех», а свое решение считали самым лучшим.

    Для всех из них была естественно желание продолжать идею сооружений-символов, отражающих достижения в определенной сфере деятельности. Но в отличие от наполненных энтузиазмом шестидесятых годов, дело все больше шло к построению формальных вешек, знаков, не связанных с конкретными кругами общества. Мотивом архитекторов было желание во что бы то ни стало реализовать свои фантазии, а мотивом руководителей города — обыкновенная показуха. В городе стали чаще строить не то, что ждали жители.

    Например, горожане давно обсуждали, что Еревану нужен Дом кино. Его проектирование затягивалось, а в это же время строился большой трехзальный кинотеатр «Урарту». Такой кинотеатр не мог бы выполнять те функции «дома», которые были нужны ереванцам.

    Когда кинотеатр был готов, где-то в руководстве республики решили, что будет «политически неверно», если кинотеатр с названием «Урарту» окажется больше, чем кинотеатр «Москва». Решили переименовать «Урарту» в «Россию». Ереванцам очень нравилась «Россия» в форме китайской пагоды, да еще с текущей по скатам крыши водой (для охлаждения кинозалов в жару), однако смотреть кино охотнее ходили в кино «Наири» или «Москва», каждый из которых имел свои традиции, и ждали — когда же построят Дом кино, который мог бы заменить Клуб КГБ?

    Проектом, который не нашел понимания, был «Дворец молодежи»: его горожане тут же окрестили «кукурузным огрызком». Гостям города нравилось оригинальное здание красиво вписанного в склон горы дворца, и многие выражали недоумение: что это ереванцы так злобствуют по его поводу?

    Скрытая причина была в шрджапатном устройстве ереванского общества. Ну, не было в Ереване такого шрджапата — «молодежь»! Были молодежные компании, но вряд ли многие из них готовы были делить один общий дом! Не было и деятельности с таким названием (вроде «работы с молодежью»). Кто, спрашивается, должен был владеть Дворцом молодежи, когда он будет готов? Очень хорошо помню, что на этот счет ходили жаркие слухи. Одна из страшилок состояла в том, что Дворец отдадут горкому комсомола…
    В результате профессиональные и досуговые круги надолго встали в двойственную позицию по отношению Дворцу молодежи: то игнорировали его, то кто-то пытался его хотя бы временно присвоить, проведя выставку или концерт в роскошных «ничейных» залах. То поселялись в нем какие-то неприятные компании, и он надолго обретал дурную славу…

    Идеи знаковых зданий множились, как грибы. Некоторые здания перестали вписываться в город, они строились просто так, как отдельные, ни с чем не связанные точки.

    Ереванцам удавалось иногда добиться от архитекторов представления их проектов по телевидению или на выставках. Были случаи даже, что выбор проекта происходил публичным голосованием, которое устраивалось в Доме художника.

    Каждая знаковая стройка была связана с неким героическим сюжетом «выбивания разрешения из Москвы» руководством республики, что увеличивало его популярность.

    Стройки, для которых выбить разрешение удавалось не сразу, превращались в «долгострои», а худшей пощечины ереванцам, глубоко преданным строительству своего города, и быть не могло…

    …В центре Еревана целое десятилетие просуществовал огромный голый пустырь, покрытый не то что песком — мелким, как мука, пылью. Это было место, где, по замыслу архитекторов, должен был появиться «Зеленый бульвар». Автор этих строк сам прожил молодость на «берегу» этого пустыря размером 100 на 500 метров. За это время его раз пять переименовывали то в «Проспект Республики», то в «Зеленый проспект», то в «Бульвар мира». А за окнами, которые нельзя было открыть из-за летящей пыли, все лежала унылая пустыня.

    Но самое загадочное случилось, когда за пустырь все-таки взялись строители. Под окнами загремели взрывы, и вскоре по осевой линии пустыря появились глубокие ямы, обнажившие туфовые пласты. Ямы совсем не походили на «нулевой цикл» под фундамент. Еще два года простоял пустырь с ямами, а потом строители быстро построили в них… бомбоубежища! Казалось бы, все более-менее прояснилось. Но самое забавное ждало впереди: не прошло и года, как строители появились вновь, да в таком количестве и с таким количеством техники, что горожане приходили в изумление: в те годы город испытывал дефицит строителей, которые массово отправлялись в Россию в составе сезонных бригад. Пустырь за несколько месяцев замостили бетонными плитками, базальтовыми блоками огородили места под газоны, а по самому центру, над бомбоубежищами, соорудили фонтаны вида столь странного, что даже благосклонные ко всякого рода нелепостям ереванцы приходили в замешательство.

    По вечерам влюбленные парочки, уединяясь на слабо освещенной площадке, мощенной бетонными плитками, в перерывах между поцелуями забавлялись, разгадывая две загадки бесформенных фонтанов: откуда будет литься тут вода и куда она потом будет стекать?

    Первая из загадок разрешилась как-то утром на праздник 1 Мая. Из фонтанов во се стороны брызнула вода, ветер понес семиметровой высоты струи прямо на окна соседних домов. Вода щедро хлестала во все стороны и из таких неожиданных щелей, что фантазией строителей нельзя было не восхищаться. Вторая загадка — куда будет стекать вода — оставалось неразгаданной до вечера того же дня… А вечером, сломав бессовестно хлипкий бетон стенок и отодвинув нарезанные строителями тоненько, как бастурма, базальтовые плиточки, вода хлынула на улицы праздничного города…

    Фонтаны отключили. Когда бассейны просохли, помниться, десятки людей решительно полезли в них искать — где же, в конце концов, тут сток для воды? Оказалось, в гладком дне бассейнов стоки вовсе не были предусмотрены! Более того, их невозможно было потом приделать: под каждым бассейном была бетонная коробка бомбоубежища — поди продолби ее!
    Городским властям прьемьера сюрреалистических фонтанов, по-видимому, очень понравилось. Так что, хотя эти источники наводнения не включали по будням, каждый праздник их запускали вновь: и снова вода хлестала по окнам, и заливало соседний детский садик, и реки текли по так и оставшемуся безымянным бетонному бульвару, и, бурным потоком сворачивая на улицу Ханджяна, вызывали автомобильные пробки…

    Если к середине восьмидесятых накопилось в Ереване ощущение застоя и стагнации, то не в малой степени из-за неудачных строек, которые из символа расцвета превратились в символ наступившей полосы неудач…
    Просел и покосился стадион «Раздан», хором просели кинотеатр «Россия», Дворец молодежи и новенькое здание Главпочтамта… Вертящийся ресторан Дворца молодежи крутился пару дней и снова замирал. Вода по крыше кинотеатра «Россия» не текла. Цветомузыкальные фонтаны периодически портились, новый мост в Норкском массиве рухнул до завершения стройки…
    Все это спешно латалось и ремонтировалось. Затем открывалось снова — с великой административной помпой. Кроме моста: на него махнули рукой и решили не строить…

    Сформированное в прежние годы уважение к строительству в Ереване постепенно сменилось горьким сарказмом.

    Вспоминали и «показуху» прошлых лет, из-за которой на ереванской улице Строителей один за другим стали разрушаться дома. Как было не назвать такое явление «иронией судьбы»!

    Вспоминали и о том, как торжественно был открыт район под названием «Первый участок», а никакого «Второго» за ним не последовало (то, что построили там позже, люди остроумно назвали «Третьим участком»).
    Жилье строилось все медленнее, и все худшего качества. Вслед за худо-бедно отстроенным «15-м кварталом» встал микрорайон 12-этажек, составлявших в плане надпись «СССР». Это был «16-й квартал» — микрорайон из одних аварийных домов с периодически падающими на головы прохожих плитами.

    Другой большой район, не имевший никакого названия кроме народного — «Бангладеш», был построен с нарушением допустимого расстояния между домами…

    Очереди за жильем растягивались, а потом стали и вовсе бессмысленными. У молодых людей исчезла надежда когда-нибудь поселиться в свой отдельной квартире…

    Для руководства республики неуспешные стройки были ударом по престижу власти. Построили роскошный Дворец съездов. Очередное «ничейное» здание в очередной раз ереванцам не понравилось…

    Выход нашли в еще одном грандиозном проекте — Спортивно-концертном комплексе (СКК). Как и все предыдущие стройки, «Комплекс» превратился в тягучий долгострой с обещаниями и провальными попытками привлечь студентов к уборке мусора на стройке. Как и все другие здания, СКК «открывали» по несколько раз. И все же ереванцы «приняли» СКК — громадное сооружение, на вид легкое, как бабочка.

    К сожалению, полоса неудач не знала исключений: «Комплекс» вскоре сгорел. Его восстанавливали под личным контролем Карена Демирчяна коллективы заводов и институтов Еревана. Восстанавливали с упорством и старанием, будто старались дать бой полосе невезений. Восстановили. И полюбили еще больше.

    …Если смотреть от подножия монумента «Мать-Армения», Ереван кажется коллажем, склеенным из выделяющихся на ярком розово-оранжевом фоне причудливыми фигурами больших «знаковых» архитектурных сооружений. Каждое из них достойно быть центром всей панорамы, для чего их так много тут — уникальных? Приглядитесь: это просто разновозрастные внуки собрались, чтобы сфотографироваться вместе с любимым дедушкой — Араратом.
    - В этом гостиница Я директор!

  8. #48
    Он самый Artak's Avatar
    Join Date
    Sep 2008
    Location
    Ереван-Торонто
    Posts
    1,378

    Default Две интеллигенции

    Две интеллигенции


    Ереванцы иногда шутили: «У нас в Ереване — целых две интеллигенции. Ну, что скажете? Где еще такое можно увидеть?».

    Но, прежде всего надо сказать, что мы понимаем под интеллигенцией. В Ереване было принято применять это слово к высокопрофессиональным людям, если они обладают широким культурным кругозором. По существу, это был очень широкий класс, обычно интеллигенцией считают более узкий слой людей, но в Ереване на этот счет было устоявшееся мнение.

    К интеллигенции ереванцы относились с тем особенным доверием, которое делало невозможным что-то указывать или как-то «управлять» ереванцами без подтверждения со стороны интеллигенции.

    Интеллигенции было и вправду две: русскоговорящая и армяноговорящая…

    Распространенность русского языка в мононациональном Ереване трудно объяснить рациональными причинами. Этнических русских в Ереване было немного. Так что придется удовольствоваться причиной иррациональной: армяне просто любили сам русский язык. Уточним: была тяга к русской культуре, но не настолько сильная, как к русскому языку. Был интерес к общению с русскими людьми, но он смазывался тем, что русских армяне считали вполне «понятными». Интереса к перениманию образа жизни не было вовсе.

    Не было и такой причины, как отставание родного языка от современных реалий. Точнее, в 50-ых годах такое отставание еще было, и стало причиной засорения языка заимстованиями. Потом были годы, когда языковеды, защищаясь от заимствований, насочиняли таких «армянских» слов, что это вошло в анекдоты:

    — Как будет «макароны» по-армянски?
    — Длиннокруглотестодыр!

    «Заимстователи» искали себе оправдания в том, что армянские слова, мол, длинны, и при этом частенько употребляли русские слова «лопатка» и «ведро» вместо коротких «бах» и «дуйл».

    Впрочем, с армянскими словами скоро все стало на свое место. Институт языка и Комиссия по языку стали успешно и очень профессионально снабжать армян всеми нужными словами. Химия, физика, астрономия, биология, космическая техника, транспорт, телевидение — все эти области к 70-м смогли обходиться без заимствований. Не дремали языковеды и позже: появились на армянском и свои «эскалатор», «поручень» и «компостер», а потом и «компьютеры» с «процессорами».

    Таким образом, отставание родного языка тоже не было причиной тяги к русскому языку.

    Кстати, в официальных документах всегда поддерживалось равное употребление русского и армянского. А когда и был перегиб туда или сюда, люди не придавали этому значения.

    Остаются такие причины, как интерес к чтению (а книг на русском было несравнимо больше), интерес к образованию и просто — желание говорить по-русски.

    Ереванская среда предоставляла идеальные возможности для функционирования языков. Одним их важнейших устоев ереванского общения было как можно быстрее перейти на язык, удобный собеседнику. Малейшая заминка в речи, и твой собеседник непринужденно перейдет с русского на армянский или наоборот.

    В семье, например, могли, не смешивая, употреблять оба языка.
    В доме моего деда было именно так. Дедушка говорил с бабушкой чаще по-армянски, с своей дочерью— по-русски, с сыном и невесткой — по-армянски, с двумя внуками по-русски, с двумя другими — по-армянски. Бабушка же говорила по-армянски только с дедушкой и с невесткой. Со всеми остальными — по-русски.

    Хотя постоянного здесь ничего не было: переключались, когда хотели, с языка на язык.

    Не странно ли, что русский язык сделал шаг к широкому распространению в начале 60-х годов, когда в народе вызывали бешеный энтузиазм как раз армянский язык и поэзия.

    Именно в эти годы многие семьи отдали своих детей в русские школы, даже те, кто дома говорил на армянском! В это же время в Ереване был бум английских и французских спецшкол, отличных, кстати, школ, в которых преподавали англоязычные и франкофонные мигранты, для которых эти языки были родными с детства. С другой стороны, в русских школах большинство учителей (русских ли, армян ли) выросло в Армении…

    В общем, найти начало массовому двуязычию в Ереване трудно. Нужно только добавить, что и в русских и в армянских школах обязательно изучали оба языка и обе литературы. Не будь этого, не было бы в Ереване никакой интеллигенции — ни русскоязычной, ни армяноязычной.

    Переключение с языка на язык дает двуязычным людям широкий простор для выразительности. В Ереване как-то так сложилось, что язык закрепился за определенными темами разговоров. Особенно это видно было в профессиональной среде, но и в темах досуга тоже. Например, о футболе люди говорили преимущественно по-армянски. Или о живописи — да, только по-армянски, так здорово все можно выразить! Медицина и химия тоже по-армянски как-то точнее звучали. А вот о кино, музыке, литературе (кроме поэзии и драматургии), о технике — как-то легче было по-русски. Впрочем, конечно, в каждой компании это было по-своему. Но что язык выбирали сообразно теме разговора, это точно.

    Сущностное, заложенное в семье и школе двуязычие было краеугольным камнем ереванской интеллигентности. Не все говорили на двух языках, но почти все понимали оба языка.

    Далее, когда мы будем говорить о русскоговорящих и армяноговорящих, надо учесть, что между ними не было проблем понимания. Речь идет о предпочтении языка при говорении.

    Обе интеллигенции в Ереване социально были связаны не только с вузами, но и не в меньшей степени с лучшими школами, училищами и техникумами. Небольшое число лучших школ выпустило большую долю будущих высококлассных специалистов, мастеров, художников, артистов. Большая часть русских школ (которых было много для моноэтнического города, но все же намного меньше, чем армянских школ) относились к «лучшим школам».

    Подавляющее большинство русскоговорящих людей Еревана относились к интеллигенции. То есть достаточно было узнать, что человек предпочитает говорить по-русски, и это уже говорило о его высоком культурном уровне. Русскоговорящие Еревана, особенно выпускники хороших школ, владели русским языком на том же уровне, на котором владеют им этнические русские, выпускники, к примеру, московских школ. Хорошо знали литературу. Почти всегда были классными специалистами в своей области, а для ереванской интеллигенции это было обязательным пунктом.

    При сколь угодно хорошем владении русским языком, ереванцы упорно придерживались особого ереванского акцента даже на русском языке — это особое интонирование не было частью языка, оно было частью «политеса», который строго соблюдался.

    Привычка воспринимать любого русскоговорящего за интеллигента не раз играла с ереванцами злую шутку. Ко всем русским с начала разговора относились как к интеллигентам. И страшно разочаровывались, когда обнаруживали, что это не всегда верно. Только самые опытные в общении с русскими русскоязычные ереванцы умели выделять русских интеллигентов среди других людей.

    В самом начале карабахских событий, ереванцы воспринимали выступавших на митингах русскоязычных карабахцев именно как интеллигентов, и только позже разобрались, что к чему.

    Другим примером могут служить такие факты, когда армяноязычные интеллигенты вдруг заводили дружбу с, мягко говоря, далекими от культуры кругами в России — вплоть до воров или алкоголиков. Особенно если у тех был хорошо подвешен язык: армянский интеллигент просто «велся» на русскую речь!

    У русскоязычной и армяноязычной интеллигенций были и эмоционально-мотивационные отличия, связанные, по преимуществу, с предпочитаемыми ими специальностями.

    Русскоязычные были большей частью «технарями» с рационалистическим складом мотивации, с большей склонностью к слуховому и текстовому материалу.

    Армяноязычных интеллигентов в 70-х было немного меньше, а в конце 80-х уже больше, чем русскоязычных. Они полностью покрывали, например, такие сферы деятельности, как все творческие профессии, медицину и общественные науки. Армяноязычные интеллигенты были носителями более эмоционального, романтичного образа. Они же имели более сильное зрительное восприятие, тяготели к графической информации, предпочитая, скажем, чертеж описанию, а смешной рисунок — анекдоту.

    Тип эмоционального склада притягивал к среде гораздо сильнее, чем язык. Например, художник или астрофизик, так или иначе вращались в армяноязычной среде. Да и писатель, пишущий на русском языке, скорее всего был бы отнесен людьми к армяноязычной интеллигенции — по признаку профессии.

    У читателя не должно создаться впечатления, что ереванские интеллигенции представляли собой просто профессиональные, цеховые сообщества. Да, креативная трудовая деятельность составляла центральную тему армянского интеллигента. Но менее важно рассказать об особенностях культурного потребления.

    Попробуем сделать это в сравнении с соседней республикой, ее столицей Тбилиси. Это тем более интересно, что зерна ереванской культуры в 20-х были в значительной мере перенесены из Тбилиси, бывшего в те времена культурным центом для всех народов Закавказья. К тому же, мигранты 60-х из Тбилиси, да и постоянство культурных связей все 70-е – 80-е делает такое сравнение обоснованным.

    Для тбилисцев был чрезвычайно важен мир материальной культуры. Ценность предметов обстановки, их древность, казалось, служили наилучшими характеристиками личности. Образ тбилисского интеллигента напрямую унаследован от образа аристократа. Можно почитать любые воспоминания тбилисцев о великих согражданах советского времени, схема зачастую будет такой: «Такой-то был настоящим интеллигентом: в его роду были такие-то и такие-то. Войдя в его дом, можно было видеть прекрасный рояль (варианты — старинные часы, дорогой ковер, картину). Далее может последовать описание лепнины, сервизов, тростей и зонтиков… Будь описываемый интеллигент писателем, педагогом, хореографом, ученым, вы вряд ли узнаете что-то о его профессиональной деятельности. Более того, рассказчик вряд ли вообще опишет человека вне его дома.

    В Ереване, в отличие от Тбилиси, предметы материальной культуры, равно как и поиск особенных родовых корней были совершенно непопулярны. А мемуарная литература, несмотря на то, что пользовалась огромной популярностью, описывала одних только военачальников и ученых (Особенно были любимы книги о маршале Жукове).

    Объяснение части этих различий достаточно просты. Аристократических корней у ереванцев не было. Знаменитости, считалось, если им было что сказать, так они сами уже сказали. Было что сделать — сами сделали, а люди уже увидели. Вот ученые и военные, это да — это требует рассказа и объяснения. Мемуарная литература о них состояла из хроники их действий, логики их предметных раздумий и объяснения конкретных поступков…
    Гораздо труднее объяснить нелюбовь ереванцев к бытовым предметам и описанию дома. Но, скорее всего, любовь к ним у тбилисцев достаточно специфическое явление…

    Зато ереванская любовь к рассуждению и действию очень близко стояла к народной характеристике армянского интеллигента.

    Не случайно, что Ереван был театральным городом, и практически все интеллигенты были театралами. Можно даже поставить знак равенства между ереванскими интеллигентами и ереванскими театралами. К началу 90-х в городе было более десятка театров. Каждый вновь появившийся театр переживал, как водится, первоначальный бум популярности, а затем переходил в состояние стабильной посещаемости. В 60-е были популярны Театр драмы имени Сундукяна (ставший позже Государственным академическим), Театр Музкомедии. В 70-е завоевал особую любовь сначала Русский драматический театр им. Станиславского, потом настоящий, неутихающий много лет фурор вызвал Ереванский драматический театр во главе с Рачия Капланяном. В 80-е годы событием для всех становились спектакли Камерного театра под руководством Ара Ернджакяна. И уже к 90-м — Молодежный театр Генриха Маляна.

    Кто видел Хорена Абрамяна, Вардуи Вардересян и Метаксию Симонян на сцене Театра им. Сундукяна, Гужа Симоняна в Театре юного зрителя, тот до следующего спектакля забывал, что все эти театры были, прежде всего, «театрами режиссера». Личность постановщика, его талант и энергия составляли наибольшую ценность ереванских театральных спектаклей.

    Говоря о двуязычии ереванцев, не могу не вспомнить, как часть русскоговорящих, недостаточно владевших армянским для понимания литературного перевода пьес Шекспира, искали по библиотекам «Генриха IV», чтоб почитать, а потом пойти на армяноязычный спектакль в постановке Капланяна. А ведь исполнитель главной роли Владимр Мсрян, и сам сперва был «русскоязычным актером», когда работал в Русском театре!

    Из Русского театра вышел и такой безупречно владеющий двумя языками знаменитый актер как Армен Джигарханян.

    Но еще более интересный пример — Ереванский камерный театр, возникший на базе одной из первой в Союзе команд КВН. Остроумные и, одновременно, философские спектакли выходили на его сцене не дожидаясь даже, пока хоть немного спадет очередь желающих посмотреть предыдущую постановку. Спектакли шли на русском, и игра слов была на русском, и во всем этом присутствовало столько текстового мастерства, связанного с русским языком, с литературными реминисценциями, что казалось — вот оно, амплуа драматурга и режиссера. И вдруг Камерный театр выпускает спектакль на армянском языке. И постановщик — все тот же Ара Ернджакян, и актеры — все та же бесподобная команда, и снова зал хохочет, и это все тот же зал, те же люди, то же, в основном, двуязычное студенчество, что и на русских спектаклях. И на армянском языке звучит такая игра слов, какой, пожалуй, еще не слыхали.

    Язык был и одной из центральных тем ереванской интеллигенции, и одной из существенных отличительных черт: интеллигенция редко говорила на упрощенном «ереванском наречии» армянского и русского языков. Впрочем, правило «переходи на язык собеседника» срабатывало и тут: в магазине, в редких случаях смешанной компании, интеллигент мог перейти на тот странный «ереванский», в котором попадались русские слова с армянскими падежными окончаниями, или даже на откровенный «рабизный» язык.
    Впрочем, к 80-м гораздо чаще неинтеллигент переходил на хороший русский или армянский.

    Интересно, что обе ереванских интеллигенции стояли на большем удалении от «народа», чем интеллигенция в России.

    Чаще всего, среда интеллигента состояла из одних только интеллигентов. С одной стороны, он даже легче общался с «неинтеллигентом» по делу, по работе, чем русский интеллигент, то есть совершенно не «тушевался», как это случается с интеллигентами в России.

    Зато почти не умел поговорить с «простым народом» что называется, «за жизнь»…

    С другой стороны, армянский народ несравненно больше доверял армянскому интеллигенту, чем русский народ — своему. Поэтому ереванского интеллигента отличало полное отсутствие оборонительных механизмов против среды, которые вырабатываются у русского интеллигента. Армяне верили, что их интеллигент не только образованный, но и непременно «ачкабац» (примерно — «бывалый») и готовый к личной ответственности человек.

    Скорее всего, причина «дистанции от народа» кроется в «происхождении» ереванского интеллигента — в его школе. Немалую часть своего круга общения ереванец приобретает еще в школьные годы. По-видимому, именно школа более всего предопределяла и стиль общения, и она же ориентировала на выбор профессии.

    Не случайно, что роль учителя и преподавателя в ереванском обществе ценилась очень высоко. В Ереване были всенародно известные, знаменитые учителя, директора школ. Ереванский интеллигент по праву гордился не только своей профессией (а он ею обязательно гордился), но и учительницей, у которой учился литературе, химии или английскому языку.

    Наличие двух параллельных интеллигенций в Ереване всегда вызывало вопрос об их ориентации на Россию и на Запад. Тут надо напомнить, что речь идет о советском времени, о жизни Армении в составе СССР. Причин для какого-либо «ориентирования» у армянской интеллигенции было очень немного. Определенное «западничество» в вопросах культуры у ереванской интеллигенции было. Поскольку были постоянные культурные контакты с коллегами и друзьями: надо учитывать, что интеллигенцию ереванцы наделяли функциями народного «министерства иностранных дел». Некоторое «западничество» появлялось, как появляется порой иностранный акцент у переводчика.

    Если интеллигент не лишен возможности прочитать, к примеру, книги Кафки, Камю, которые выходили в армянском переводе, посмотреть спектакль по пьесе Беккета, то того, советского, западничества в культуре вряд ли можно от него ждать.

    В области наукоемких технологий, где больше было русскоязычной интеллигенции, с ориентацией на Запад было все просто: «Москва приказывает копировать американские компьютеры, а мы можем делать лучшие, чем у них!».

    Что касается ориентации на Россию, в первую очередь надо отметить, что именно армяноязычная интеллигенция искала и находила общие черты в русском и армянском народах. Русскоязычный же интеллигент никогда не отождествлял себя (и никто его не отождествлял) с русскими. Порой он даже забывал, что говорит на языке другого народа. А вот то, что он армянин, это он помнил всегда.

    Армяноязычную интеллигенцию отличало от русскоязычной скорее большая ориентация на историю и национальные черты армянского народа. Русскоязычные были «почвенниками» в куда меньшей мере.

    А в целом, надо признать, обе интеллигенции были в одинаковой мере несомненными патриотами.

    Жить! Жить! Так жить,
    Чтобы свою святую землю
    Излишней тяжестью зазря не тяготить,
    Не ощущать внутри свою мизерность…
    И, если вдруг почувствуешь когда
    свою никчемность, лишнесть,
    И тогда
    Чтоб спорило с тобой, не соглашалось
    И терпеливо убеждало бы в обратном —
    Само…
    могучее Сообщество людей…


    — с этими словами поэта Паруйра Севака согласились бы две интеллигенции одного народа…
    - В этом гостиница Я директор!

  9. #49
    Он самый Artak's Avatar
    Join Date
    Sep 2008
    Location
    Ереван-Торонто
    Posts
    1,378

    Default Выбор Москвы и выбор Еревана

    Выбор Москвы и выбор Еревана


    Своеобразие жизни Армении в Советском Союзе было результатом продуктивной адаптации советского мифа для создания условий деятельности трудолюбивых и склонных к мечтательности людей. Чем пассивнее было центральное руководство, чем абстрактнее были его декларации, тем легче они трансформировались в мифы, пригодные для неорганизованного, неприемлящего публичности, команд и лидеров самодеятельного налаживания жителями Армении собственной жизни.

    Событийная история Советского Союза ощущалась в Армении через призму предметного участия и переживания (война, освоение целины, ядерная угроза, освоение космоса, строительство БАМа), а ряд коммунистических деклараций (съезды КПСС с пятилетними планами) транслировались в местные мифы только с одной точки зрения — вносят или не вносят они изменения в условия деятельности.

    Класс чисто партийных руководителей в нижней и средней своей части был гораздо менее культурным, чем класс хозяйственных руководителей. Среди последних многие хорошо владели русским языком, имели множество контактов в России. В то время как партийно-комсомольский класс имел и меньше авторитета, и меньше человеческого опыта, и в среднем на редкость плохо владел русским языком. Как ни переводи «Материалы съезда КПСС» на армянский язык, а в глазах жителя Армении документ оставался «русским по форме», требовал некоей межкультурной трансляции для понимания.
    Смены руководства большой страны, резкие изменения политики каждый раз могли стать источником тревоги для жителей Армении. Но армянские «партийцы» плохо транслировали свою часть вопросов, и стараниями «хозяйственников» любые идейно-политические новации Центра трансформировались во что-то вроде праздничной телеграммы: «Ничего страшного не произошло. Центр просто старается как лучше, и безусловно верит вам. Можно спокойно работать».

    Народ слышал то, что ему хотелось услышать. Жители Армении активно участвовали в строительстве БАМа, не менее 3 ереванских институтов принимало участие в числе сотен советских предприятий в разработке космической системы «Буран», Армения становилась одним из трех крупнейших центров электронной промышленности, в условиях дефицита и стагнации легкой промышленности открывала все новые предприятия, производящие качественные товары массового спроса, строила новые заводы с передовыми технологиями.

    Экономика Армении, в отличие от большинства других небольших промышленно развитых республик (Белоруссии, Грузии, республик Прибалтики), была почти целиком направлена вовне, ориентировалась непосредственно на общесоюзный рынок, базировалась на широком обмене товаров, была включена в сотни общесоюзных цепочек взаимных поставок, производила много экспортной продукции, и, в то же время, не обеспечивала и трети ассортимента для внутреннего потребления.

    Сознание налаженности и полезности своей деятельности для страны настраивало людей на ожидание доверия и положительной оценки от Союзного руководства. Надо отметить, что по отношению ко всем национальным республикам высшее руководство страны демонстрировало подчеркнутое доверие, концентрируя критику на российских областях, да и там она была мягкой и иносказательной. Однако в тех местах, где местное руководство обладало реальной властью и влиянием на жизнь людей, оно имело, при желании, возможность превращать обобщенные сентенции Центра, когда в радикальные преобразования, когда в многочисленные ритуальные мероприятия, а когда и в довольно крутые «меры».

    Партийное руководство могло, например, сменять директоров, преобразовывать колхозы, отменять выставки. Стоит вспомнить, как после речи Брежнева на XXIV съезде КПСС Ленинградский обком сделал «оргвыводы» по отношению к руководству важнейшего предприятия электронной промышленности — Объединения «Светлана», причем, никакое заступничество Министерства электронной промышленности не помогло. Кроме того, обком даже расформировал психологическую лабораторию Академии наук, проводившей на «Светлане» социологическое исследование.

    В Армении такое было бы невозможно. Властные возможности чиновников перекрывались во много раз большим авторитетом директоров (практически — частных предпринимателей) мощностью их неформальных связей, и, конечно, авторитетом многочисленной армянской интеллигенции.

    Активизация политики центральной власти Союза ССР с приходом Горбачева породило конфликт, который ереванское общество изжить уже не смогло. Вскоре он принял форму Карабахского конфликта, который преобразовал его парадигму. Вся картина конфликта быстро изменилась в глазах людей. Поэтому хотелось бы рассказать все по порядку.

    …То, что самоорганизованное ереванское общество чрезвычайно уязвимо именно со стороны, которой оно обращено к центральной власти и ко внешним хозяйственным связям, и что живет оно и развивается только благодаря удаленности власти, стало видно еще во время мероприятий Андропова «по борьбе с нарушениями трудовой дисциплины». Это был первый случай, когда мероприятие пошло не по партийно-комсомольской, а по «министерской» и «милицейской» линиям. Давно не получавшие приказов социальной направленности прямо из Москвы, милиционеры чуть ни в первый раз в Ереване оказались в знаковой роли «пристающих к просто людям», на манер рабизов начала 70-х. Общественная память набрала около дюжины случаев, когда милиционер спросил кого-то на улице, в кино — почему он не на работе. С непривычки исполнить такую роль без надрыва и претензии в голосе милицейскому работнику вряд ли удавалось. Звучало это, наверняка, примерно так: «Гражданин-джан, вот если б кто спросил, а почему ты не на работе?». В максималистской фантазии типичного ереванца за таким вопросом виделось и безобразное обвинение его в лени, и недопустимое нарушение компетенции его профессиональной среды, и еще бог знает что. Случай, когда в кинотеатре работник милиции средь бела дня «наехал» на парня, который, как оказалось, астрофизик, и потому работает ночью, и днем имеет полное право отдыхать, превратился в ужасный слух о том, что у милиции в целом, очевидно, есть какие-то претензии к Академии наук: то ли какое-то здание хотят себе забрать, то ли что еще. Случайностью, считали, это быть не могло: у интеллигента чуть ни на лбу написано, что он интеллигент!

    Уж если на то пошло, «на лбу» любого ереванца было написано другое: для доброго отношения, для просьбы — он всем «свой», для любой претензии — он «гражданин» чужого шрджапата, его посол, предъявлять лично ему претензии невозможно, за ним стоит шрджапат, круг, цех, институт, бригада, родственники.

    Повторю, что такие случаи были только в начале андроповской кампании, и затронутые шрджапаты, и все более следовавшие шрджапатной структуре предприятия активно их «утрясали», подыскивали для милиции сценарии, как им без потери лица «спускать на тормозах» такие приказы.

    После недолгого перерыва, однако, активность Союзной власти возобновилась с новой, невиданной силой. Под удар политики «гласности» и «перестройки», объявленной Горбачевым, с самого начала попадала не лицемерная структура власти «времен застоя» и не коммунистическая идеология, а сложившаяся тонкая социально-психологическая структура страны. В частности — специфические «советские» ролевые формы проявления активности личности, ее доминирования, публично доступные способы сдерживания избыточного доминирования, уникальные варианты трудовой мотивации, миграционной мотивации, сценарии создания семей и т.п.

    Под однотонным «одеялом» коммунистической идеологии давно сформировалось естественное разнообразие публично понятных критериев «успешности» личности, понятия частных и корпоративных интересов, спектр мотивов деятельности, народные образы-«подсказки» «толкача», «цеховика», «владельца предприятия», «частного торговца», «профессионального спортсмена», «ученого на фирме» (т.е. не академического), даже «продюсера». Все эти, не предусмотренные идеологией образы, наряду с признаваемыми ею профессиями, задавали модели образа жизни и составляли реальную структуру жизнедеятельности большой страны.

    Нации в реальной советской среде, вместо того, чтобы, как планировала официальная идеология, проявить тенденцию к слиянию и исчезновению, сменили цель приложения национальных чувств, начав очерчивать образ и стиль деятельности личности в глазах соседей по Союзу. (Мои московские коллеги шутили о ереванских программистах, что мы «по профессии армяне, а по национальности — программисты». И верно, поскольку «армянин» порой задавал в нас modus operandi, тогда как «программист» нередко служил для самоидентификации — это было то, чему мы были патриотически преданны)

    Долговременная неэффективность управления и хозяйствования в СССР со стороны государства привела к возникновению адаптационных механизмов, которые позволяли эффективным руководителям извлекать частную выгоду из руководимых ими предприятий.

    Подсознательной целью «перестройки», была не борьба с неэффективным хозяйствованием, а попытка сломать те закрытые для партруководства механизмы, которые выработали эффективные руководители, и которые все больше отстраняли партноменклатуру от прибылей, получаемых от хозяйственной деятельности. Недаром в своем начале «перестройка» сопровождалась непрерывными поисками экономических «нарушений», декларациями об усилении партийного управления экономикой, и была направлена более всего на смену руководства самыми перспективными (и, в тайне от властей, очень прибыльными для руководителей предприятий) отраслями экономики.

    Видя, что реальные структуры экономики не очень ему подконтрольны, руководство страны действовало не жалея этих структур, не жалея сложившихся в обществе отношений, видимо, считая, что стране «терять нечего».

    На втором этапе «перестройки», убедившись в непродуктивности патработников, Горбачев сменил акценты призвав, наоборот, «устранить неоправданное вмешательство в хозяйственные вопросы». Первый секретарь ЦК КП Армении в своем выступлении на XXVII съезде КПСС высказался, что политика, подобная горбачевской перестройке, в Армении давно уже проводится. Это вызвало резкую отповедь Горбачева, который высказался о недостаточной общественной активности в Армении. В этот момент, а было это в начале 1986 года, по-видимому, что-то незримо изменилось для Армянской ССР…

    В то время работники «почтовых ящиков», то есть закрытых институтов и производств, были в СССР практически единственной, хотя и молчаливой в виду специфики своей работы, прослойкой, знавшей правду о высоком техническом потенциале страны. Работники «ящиков» знали, что нам «есть, что терять»!

    Изменение условий хозяйствования, слом «сквозных» союзных каналов, был для них сродни катастрофе. С другой стороны, люди, работавшие в других отраслях (например, в сырьевых или в легкой промышленности), измученные дефицитом, готовы были согласиться с новой официальной линией — «нам терять нечего».

    Поэтому в Армении, где львиная доля интеллигенции работала на «ящиках» и на других предприятиях высокой технологии, и где без «благословения» интеллигенции не привыкли что-либо делать, та «общественная активность», которой ждал Горбачев, выражалась просто… За пару лет были созданы сотни кооперативов — и не только в сельском хозяйстве и легкой промышленности, но большей частью — в наукоемких отраслях.

    Кооперативы электронщиков, программистов, радиотехников, химиков успешно обновляли свои связи в России, выполняли заказы на разработку и производство дефицитной техники, комплектующих, химических компонентов, компьютерных программ. Такие кооперативы позволяли людям, не меняя профессии, участвовать в конкурентной борьбе и лучше зарабатывать.

    В целом для армян было важнее делать дело, а не говорить. Здесь не было недостатка в самостоятельных людях, чтобы начать дело, не задавая лишних вопросов.

    А вот желающих включиться в общественные дискуссии, развернувшиеся по всей стране, пришлось бы долго искать… В предыдущих главах не раз отмечалось то отвращение, которое испытывали в Ереване к публичным обсуждениям, и как аккуратно, по мнению ерванцев, их следовало обставлять, чтобы никого не обидеть. И, наконец, категорически не было привычки рассказывать кому-то о своих проблемах…

    Итак, состоялся редкий диалог властей Армении с властями Союза, и он оказался неудачным. Напомним, однако, что почти вся высокотехнологичная промышленность Армении подчинялась напрямую Москве.

    И вот в 1987 году, еще до Карабахских митингов в октябре-ноябре 1987, происходит несколько малозаметных событий, которые я расскажу по личным впечатлениям и рассказам очевидцев.

    …Поступавшие на завод Разданмаш танки (где на них устанавливали навигационную систему) обычно дожидались очереди на въезд на завод в железнодорожном тупике Еленовка (возле Севана). Очередной эшелон стоял там почти всегда. В какой-то момент (в начале 1987 года) тупик опустел. Как рассказывали, эшелон ушел прямо из тупика, так и не въехав на завод. Больше эшелоны на Разданмаш не приходили…

    …На одном из предприятий ввели в действие компьютеризированные оптические станки, привезенные только что, в 1986 году. В мае 1987 года союзное ведомство, которому подчинялось это предприятие, неожиданно распорядилось вернуть станки «для доработки». На директора, посмевшего возразить, что мол, станки успешно работают, посыпались угрозы. Станки были упакованы и отправлены в Москву. После «доработки» они не вернулись…

    …Точно так же Министерство электронной промышленности потребовало от завода «Эребуни» вернуть обратно новенькие термопласт-автоматы. Руководители завода отказывались это сделать, но давление продолжалось еще несколько месяцев.

    Во всех трех случаях даже обычные руководители среднего звена высказывали в своих рассказах изумление невиданным командным давлением из Москвы: «Для всех, вроде, перестройка, а для нас будто времена командной экономики начинаются!».

    В эти годы центральная власть впервые признавалась, что она не всесильна и даже слаба. И в это же самое время Ереван впервые за многие годы реально подпадал под действие этой власти.

    На предприятии другого министерства — Среднего машиностроения (так называлось советское ядерное ведомство), в Ереванском физическом институте, мне рассказывали, что с одним из начальников отделов, когда он был в командировке в Москве, неожиданно завел разговор работник министерства: «Почему бы вам не выйти из-под Средмаша и не работать самостоятельно?». Какая-такая самостоятельная работа могла ждать научный институт с едва отремонтированным после пожара ускорителем электронов, осталось загадкой. Но 87-й год это еще не 90-й, и такие разговоры в ядерном ведомстве трудно посчитать случайными…

    Возможно ли такое, что Союз как таковой, уже тогда, в 1987-м начал потихоньку «сматывать удочки» из слишком уж невозмутимой на общем фоне Армении? Или это было такое общее волюнтаристское настроение разыгравшихся на «новом мышлении» чиновников? Не знаю. А ведь был, среди прочих, и слух, что армянским связистам неожиданно приказали прекратить строительство ретраслятора, который позволил бы принимать ереванские телепередачи в Карабахе… В тот момент причин, которые позволили бы обывателю предположить дальнейшее развитие событий в «карабахском» направлении еще не было. Возможно ли, что они были в чьих-то планах? И снова — не знаю.

    Факт лишь, что «тишь да гладь», царившая в Армении, на фоне шумных пленумов ЦК и повсеместных собраний коллективов, вызывала раздражение не у одного Горбачева. Стало видно, что армяне — они какие-то «другие».
    И это факт, что перестройка в смысле изменения в мышлении и поведении людей в Армении «не пошла».

    В Москве или Ленинграде открывали для себя такую правду о революции 1917 года, о Ленине, о большевиках, что это вызывало шок, а за ним — противостояние мнений, а за этим — перестройку отношения к своей стране в целом на негативное, а к странам Запада и к идеальному прошлому — на позитивное.

    Один из помощников Горбачева писал в 1986 году в своем, позже опубликованном, дневнике: «Какое обилие мыслей и талантов в России, когда свобода! Одно это — уже великое завоевание, которое навсегда войдет в историю, даже если собственно с перестройкой ничего не выйдет».

    В Армении сочувствовали перестройке. И тоже узнавали горькую правду… Но большого шока не испытывали, так как сплошь и давно были лишенены иллюзий о коммунизме. И отношения к своей стране не меняли. Страна не отождествлялась ни с Лениным, ни с коммунистической идеей, ни с Горбачевым, и сама по себе не стала хуже. И упоения от неожиданной свободы и от «обилия мыслей» не испытывали…

    К тому же, люди не считали возможным спорить даже из-за самой большой разницы во взглядах. Думается, читатель при желании найдет объяснение всему этому, вспомнив предыдущие главы…

    …Летом того же года в кафе «Козырек» мне пришлось видеть непонятного человека из Молдавии. Подсев к какой-то компании, он принялся рассказывать о том, что «гагаузы — плохие люди», что «теперь можно об этом говорить», и что «их надо выселить из Молдавии». Двое из сидевших рядом не спеша попрощались и ушли. Двое других слушателей, к несчастью для молдованина, оказались кришнаитами. Я знал их в лицо, и потому с удовольствием наблюдал из-за соседнего столика, как быстро подкованные в риторике кришнаиты заговорили зубы странному агитатору, как эмоционально убеждали его, что все люди должны любить друг друга. В этот момент им выпало от имени организма города нейтрализовать случайно попавший внутрь его каплю яда нетерпимости. И они это сделали.

    …Когда в октябре 1987 года в Оперном дворе стали собираться люди, вопрос о Карабахе был одним из многих обсуждавшихся. И вовсе это не было митингом, как поспешили заявить в телепрограмме «Вести». Просто в Москве слишком долго ждали «перестроечных» новостей из Армении. Ждали «правды-матки». А ее все не было.

    Ереванцы, непривычные к тому, что обсуждают люди между собой у себя в Оперном дворе, были раздражены и этим вниманием, и странной, провокационной интерпретацией.

    Первые настоящие митинги были следствием именно этого раздражения — неужели нас считают нелояльными (читай — «неприличными людьми»)?
    Медленно и нехотя присоединялись люди к митингам. Не любили в Ереване собираться «армянами» без контроля «шрджапатов». Собравшиеся распадались на группы, никто не хотел выступать… Но раз уж собрались — обсуждали и загрязнение воздуха от завода «Наирит», и взятки в вузах, и опасность Атомной электростанции…

    Один лишь вопрос собирал слушателей много и надолго. Выступавшие по этому вопросу говорили лучше всех — это был вопрос помощи Карабаху.
    Надо знать ереванцев (и, надеюсь, теперь вы их немного знаете) — когда вставал вопрос о помощи другим, они готовы были собраться, оставить свои проблемы, которые и обсуждать-то неудобно, когда кто-то просит о помощи! Надо, надо собраться и помочь как можно быстрее!
    Когда после этого разнородный митинг назвали в московских вестях «митингом по вопросу Карабаха», люди посчитали это приемлемым: хорошо, что всем видно, что мы не для себя стараемся, не свои внутренние вопросы прилюдно решаем, а хотим помочь хоть и тоже армянам, но ведь — другим! А ереванцам, вы их знаете, всегда казалось, что в добром деле достаточно лишь умело «разъяснить» свои намерения…

    Вот так и начались митинги, за которыми последовала война, блокада, потери и невеселые победы, о которых много рассказано, и много будет рассказано еще.

    Сколько духа понадобилось, чтобы пережить сперва непонимание русских друзей, потом жестокое землетрясение, потом без прощальных упреков уйти из ставшего ненужным даже России Советского Союза… Чтоб на фоне холода и неразберихи у себя дома через пару лет вновь начать сопереживать русским людям в их поисках смысла будущего для Новой России, не разувериться в них, как разуверились они в самих себе.

    …Чтоб найти спасение для своих детей — здесь найти или в дальних странах… Потому что этому поколению армян снова выпало ждать Возвращения…

    Он снова строится, он снова красив и удивительно добр этот город. И, как всегда, он недоволен собой и строг к себе.
    …А вот если встать где-нибудь на улице Пушкина рано утром и вслушаться… Кажется, насвистывает свой марш Птенчик из «Парней музкоманды»! Значит, он дома. И с ним подружатся наши дети.
    - В этом гостиница Я директор!

Page 5 of 5 FirstFirst 12345

Tags for this Thread

Bookmarks

Posting Permissions

  • You may not post new threads
  • You may not post replies
  • You may not post attachments
  • You may not edit your posts
  •